Клеймо оборотня

Обеими руками держа дымящуюся миску, старуха медленно шла мимо трейлеров и озябших, измученных, голодных людей. Пламя двух больших костров разгоняло мрак надвигающейся ночи, однако из освещенного пространства старуха ступила под сень стремительно темнеющего леса, окружавшего табор со всех сторон. Она шла по грязной дороге, вполне проходимой для автомобилей и все же достаточно узкой, чтобы внушить опасение каждому, кто не ищет в лесу укрытия, подобно цыганам. Давным-давно поблекли некогда яркие цвета на ее длинной шерстяной юбке, а вместе с ними и румянец на щеках, и сейчас она была похожа на серую тень, пробирающуюся через лес. Где-то совсем близко она услышала лязганье цепей и повернулась на звук.

— Бласко, — позвала она. — Где вы?

— Мы здесь, мать, ответил голос.

Она прищурила старые подслеповатые глаза, всматриваясь в сгущающуюся тьму. Разглядев, наконец, она неодобрительно заворчала. Человек, которого она называла Бласко, вытирал, несмотря на пронизывающий холод, пот с морщинистого лба. В руках у него были тяжелые цепи и, распутывая их, он сказал:

— Привет, мать.

Рядом с Бласко, спокойно сложив руки на груди и безучастно глядя в пустоту перед собой, стоял другой, более молодой мужчина. Старуха знала, что Бласко собирается связать цепями этого человека и что тот спокойно ожидает пленения. Из кармана грязных брюк Бласко торчало несколько веточек, усыпанных цветами.

— Ты припозднился сегодня, — с упреком сказала она. — Солнце почти зашло.

— Знаю, мать, — ответил Бласко. — Но время еще есть. Тебе нечего бояться.

— Я и не боюсь. Только не его! — бросила она в сторону другого человека с выражением глубочайшего презрения, которого, впрочем, она не ощущала. — Если я и боюсь, то только за тебя, не за себя. Я, слава Богу, пожила.

Бласко улыбнулся:

— И еще поживешь, мать. Иногда мне кажется, что ты бессмертна.

В ответ на его мягкую улыбку она рассмеялась пронзительным каркающим смехом, который, казалось, с силой вырывался из ее беззубого рта.

— Я прожила столько лет, что давно потеряла им счет. А бессмертия мне не нужно.

Она шагнула вперед и злобно усмехнулась в лицо второму мужчине:

— Ну что, дружище Калди? Так ли уж хорошо бессмертие, как о нем думают?

Он не ответил. Казалось, он вовсе не слышал ее слов. Бласко взглянул на старуху с едва зачетным неодобрением.

— Пожалуйста, мать, оставь его.

Старуха поняла, что ей нужно уходить. Она собиралась сказать на прощание что-нибудь язвительное, когда вдруг темноту в стороне табора разорвали выстрелы и вслед за ними — крики, полные боли и страха, одновременно с резкими командами и громким хохотом.

Старуха не бежала, а, казалось, летела через лес, туда, к своему народу, как будто ее отсутствие было связано с происходящим в таборе, как будто находясь рядом, она могла уберечь и защитить. Спустя несколько секунд Бласко бросился за ней — ведь это был и его народ, и за ним, словно очнувшись, устремился тот, кого старуха называла Калди.

По мере их приближения к табору крики становились все громче, и старуха задышала тяжело, страшно, ибо поняла, что это было. Десятка два здоровых, хорошо вооруженных молодых людей окружили табор. Головы их были обриты наголо, и одеты они были в черную кожу. У одних в ушах красовались серьги, у других — скрещенные серебряные молнии на воротниках курток, но у каждого на рукаве была красная повязка — похожую старуха видела в Европе много лет назад: черная свастика в белом круге. При виде нацистской эмблемы ее смятение переросло в неприкрытый ужас. Предчувствие смертельной опасности захлестнуло ее.

Бласко, а затем и Калди подошли к ней и встали рядом. Они смотрели, как одетые в черное бандиты сгоняли цыган в круг у костра и, не давая им шевельнуться под дулами автоматов, один за другим обыскивали и поджигали трейлеры. Бласко, Калди и старуха стояли и смотрели, словно происходящее не имело к ним отношения. Но вот их заметили, и один из налетчиков, мужчина лет тридцати, по-видимому, самый старший в этой компании и явный главарь, указал на них, и всех троих, подталкивая автоматами, впихнули в круг.

Испуганные цыгане шепотом переговаривались на своем гортанном языке, когда главарь банды подошел и стал лениво, с нескрываемым презрением рассматривать толпу. Он был высок, худощав и мускулист, с жестко очерченной линией рта и орлиным носом. Его манеры и поведение выдавали в нем натуру жестокую и надменную.

— Заткните свои грязные рты! — вдруг заорал он. Не все цыгане поняли его слова, но смысл не оставлял сомнений и они настороженно примолкли. Их жалкая покорность вызвала у него удовлетворенную ухмылку.

— Вы, животные! Кто-нибудь творит по-английски?

Калди еле слышно вздохнул и ответил на необычном, несколько старомодном английском:

— Я имею некоторые познания в этом языке.

— Отлично, будешь тогда моим переводчиком, — заявил главарь тоном, не терпящим возражений. — Скажи своим, что они пойдут с нами. Так приказал руководитель Партии Белого Отечества.