Клеймо оборотня

— По-хорошему, мне бы следовало пристрелить вас обоих на месте.

— Выслушай, Фредерик, прошу тебя, — задыхаясь произнес Невилл, прижимая левую руку к животу, а в правой все еще сжимая борец-траву. — Формула сработала… и Клаудиа… мы видели Клаудиу.

Из тьмы близлежащей аллеи за отъезжающим лимузином наблюдали два желтых горящих глаза. Зверь был голоден и зол оттого, что добыча ускользнула из-под носа. И когда несколькими минутами позже на другой стороне улицы показались парень и девушка, оба навеселе, громко хохочущие и постоянно спотыкающиеся, то злость и разочарование улетучились, уступив в его звериной душе место новому чувству.

…ГОЛОД… ВСЕ ЕЩЕ ХОЧЕТСЯ ЕСТЬ…

Оборотень начал подбираться к ним.

…МЯСА… ЕЩЕ МЯСА…

Крик ужаса, рычание, звук раздираемой одежды и треск костей.

…ХОРОШО…

Теплая густая красная жидкость, растекающаяся по замерзшему асфальту с нежным шипением, тут же остывая, выпустив легкие струйки пара.

…АХ, КАК ХОРОШО…

Темные улицы, вновь погрузившиеся в молчание.

…ХОРОШО…

13

До следующего полнолуния оставалось еще целых четыре недели, и все участники проекта спокойно исполняли свои обязанности. В каком-то смысле смерть Пратта многое упростила. Для Петры Левенштейн он всегда был напыщенным, глупым, сладострастным скотом, и теперь ее уже ничто не отвлекало от работы. Само собой, когда Невилл на следующее утро рассказал ей об ужасной смерти Пратта, она тут же умчалась из Маннеринга в аэропорт Бисмарк и ближайшим рейсом в Нью-Йорк. Впрочем, посланные Брачером «кнуты» настигли ее на следующий же день в доме у одной близкой подруги. Они вынуждены были надеть на нее наручники и буквально волоком тащить назад в Маннеринг. Брачеру понадобился целый час угроз и убеждений, чтобы она осознала, наконец, всю неразумность подобного поведения. После всего этого Петра вновь вернулась к своим исследованиям. Однако с наступлением сумерек, обещавших еще одну ночь, с которой следующее полнолуние становилось все неотвратимее, росла ее озабоченность и нервное напряжение.

Смерть Пратта была также на руку и капитану Брачеру. Авторитет расового эксперта, а также абсолютное доверие к профессору со стороны Крейтона Халла вносили определенную напряженность в отношения Пратта и Брачера, хотя, безусловно, ветеран вьетнамской войны и ЦРУ оставался вне конкуренции. Теперь же, когда то немногое, что осталось от Пратта, было предано земле, уже никто, кроме самого Халла, не мог вмешиваться в дела Брачера.

Место директора Центра вместо Пратта занял доктор Карлейсл Реймор, который отлично выполнял роль буфера, как того и хотел Брачер.

Дуэйн Бриггс, побывав в объятиях смерти, довольно быстро поправился, хотя ему поневоле приходилось вспоминать об этом всякий раз, когда он смотрелся в зеркало. Когти монстра оставили ужасающие следы на его лице — багровые рубцы на губах, носу и щеке, которые уже никогда не исчезнут.

Невилл почти пришел в себя после встречи с оборотнем, однако это событие пробудило в нем твердую решимость во что бы то ни стало самому дознаться, как и почему Калди и Клаудиа стали такими, постичь природу их превращений, выяснить, можно ли подчинить их своей власти, и как их уничтожить. Теперь, движимый не только страхом, но и любопытством, он работал не столько на Брачера, сколько на себя самого.

Луиза все дни проводила в беседах с Бласко, который с нетерпением ждал каждого ее визита. Старик-цыган и молодая американка по-настоящему привязались друг к другу, и эта привязанность сама по себе усиливала печаль и стыд, навсегда поселившиеся в душе Луизы. Пожалуй, только эти беседы, которые велись на итальянском и романшском, давали хоть какое-то подобие уединенности, так как после своего неудачного побега Луиза находилась под неусыпным наблюдением, причем ее стражам не нужно было твердить о бдительности, ибо они отлично знали, что произошло с Ларри Беллами. Молодого «кнута», невольно поспособствовавшего ее бегству, полиция нашла на улице, он был страшно избит и нуждался в экстренной медицинской помощи. В больнице на операционном столе он скончался.

А Янош Калди большую часть времени молча и неподвижно сидел на стуле в сшей камере, уставившись в пространство, творил только когда к нему обращались, не проявляя ни малейшего интереса к чему бы то ни было, он не возражал против сеансов гипноза, но по-прежнему безучастно, не испытывая никаких эмоций. Он был целиком погружен в отчужденное и мрачное ожидание тех адских мук, которые обрушатся на его душу с наступлением полнолуния.

* * *

И где-то рядом, совсем близко, ждала Клаудиа.

— Калди… Калди…

— Да.

— Вы слышите меня? Вы знаете, кто я?

— Да, доктор.

— Вы уже дошли до следующего значительного события в ваших воспоминаниях?

Пауза.

— Где вы находитесь, Калди? В каком году? Можете ответить?

— Мы идем через сугробы… иней на ветвях.

— Зима?

— Да. Зима.