Клеманс и Огюст: Истинно французская история любви

Ну мог ли я, в самом деле, мечтать о более приятной, более любезной, более здравомыслящей спутнице?! Она поцеловала меня в шею, и ее губы все еще шаловливо поддразнивали меня, когда мы ехали по направлению к провинции Бос. В Шартре нас застигла ночь. Мы оставили машину у самого подножия собора и, на время забыв о ее существовании, поужинали пирожками и пирожными в кондитерской, которую хозяева уже собирались закрывать. Мы выбрали себе столик и приглянувшиеся нам лакомства, и пока мы ими наслаждались, официантка, обслуживавшая нас, сняла одно за другим все блюда с витрины, так что витрина опустела, и нам с Клеманс показалось, что это мы, забыв обо всем на свете за разговорами, так увлеклись, что съели все заварные пирожные и все ромовые бабы.

Собор был прямо перед нами.

— Он кажется еще более огромным ночью, — сказала Клеманс. — Я осматривала его с Сюзанной Опла и ее подругой однажды, когда отправилась вместе с ними на поиски всякого старья.

Есть имена, которые человек просто не может больше слышать… Я помрачнел. В подобных случаях следует прибегать к хитрости, лукавить. Я применил свой собственный испытанный метод, состоявший в том, что я начал демонстрировать свою эрудицию, и сравнил себя с огромным нефом. Мы с ним оба были темны, почти черны, но как можно было забывать о витражах, о самых крупных витражах, что имеются в архитектурных памятниках на планете? Сейчас они, правда, не освещались и терялись во мраке, словно растворяясь в огромной массе камня…

— Ты опять слишком много съел, — сказала Клеманс, — хочешь, я похлопаю тебя по спине?

— Нет, нет! Только не это!

Мы обошли вокруг собора, постояли на паперти у церковных врат и уже собрались было снова забраться в машину, когда при звуках голоса Клеманс все внутри меня словно озарилось ярким светом, возликовало.

— Не жалей о том, что мы не увидели холмы Ламартина, Огюст. Мы поехали в противоположном направлении, но это тоже хорошо. Это мы выбираем наш путь, сами выбираем, сами и идем по нему или едем. Да, действительно, собор сейчас не освещен, он мрачен, черен, но ведь ты так много знаешь! Так не забывай о том, что площадь витражей собора составляет чуть ли не целый гектар! Ты был в соборе днем? Когда дневной свет пронизывает витражи и когда ты оказываешься в самом центре этой громады, вспыхивающей и переливающейся словно огромная груда дивных украшений с драгоценными камнями, не возникало ли у тебя чувство, что ты — всемогущий халиф и обладаешь несметными сокровищами?

— Да, Клеманс.

— Знаешь, это такое волшебное зрелище… Мало что заставило бы меня уверовать в Бога, но оно могло бы… Если бы ты видел сейчас выражение своего лица! Даже в темноте ты кажешься зеленым, так тебе, видно, нехорошо. Ладно, я поведу машину, мы доедем до Луары и поедем вдоль берега, чтобы именно там встретить восход солнца. Знаешь, в моей последней главе мне как раз не хватало реки, окутанной предрассветной дымкой.

— Что?

— Ты сам это заметил. Не понимаешь? Ну хорошо, ложись на сиденье и спи. Я тебя разбужу.

Я свернулся калачиком на заднем сиденье и уснул, несмотря на то, что меня там бросало и покачивало, как на корабле, испытывающем качку. Какое-то время я плыл неведомо куда по воле огромных волн, несших мне навстречу каких-то жутких монстров, которых обращал в бегство Кергелен, еле-еле державшийся на ногах на каком-то плоту и грозно размахивавший блиставшей саблей. Он пригвоздил своего попугая к доскам, чтобы волны, захлестывавшие плот и оставлявшие на нем хлопья белой пены, не смогли бы унести то, что было для него дороже всего на свете. Во сне звуки были столь же явственны и четки, как и мелькавшие перед моим взором картины, и я слышал, как к непрерывно изрыгаемым глоткой Кергелена проклятиям примешивались мои мольбы и жалобные стоны, которые я издавал из-за того, что мои руки, судорожно цеплявшиеся за края обломка корабля, были изодраны в кровь, так как я пытался удержать свое уже заледеневшее тело у плота. Я повернул голову и увидел, как между двумя гребнями волн образовался провал, напоминавший изогнутое стальное лезвие косы; масса воды, увлекаемая неведомой силой, на мгновение отхлынула так, что почти обнажилось дно мировой бездны, где вокруг странных безглазых созданий лился и трепетал какой-то призрачный свет. От пережитого ужаса я проснулся. И услышал простые и жалкие слова нашего мира, мира домов из красного кирпича под белыми крышами:

— Я залью полный бак?

— Да, пожалуйста, — сказала Клеманс.

Над автозаправкой, которой оказывали честь своим присутствием молодые люди в кожаных фуражках и с галстуками-бабочками, занимался новый день.

— Ты спал как блаженный, как праведник. Ты даже храпел, да так громко, словно гром гремел.

— Где это мы?