Клеманс и Огюст: Истинно французская история любви

Этой ночью во сне я опять встретился с сестрами Рамекен. Они позаимствовали у Клеманс все: лицо с высоким выпуклым лбом, зрачки, отличавшиеся изменчивой ночной синевой, почти чернотой, а также летнее платье, доходившее до середины бедра и державшееся на одной бретельке, и наконец, ноги, божественные ноги; а Клеманс, на которую я то и дело вопросительно посматривал, находилась рядом со мной и смотрела, как два ее двойника легко и ловко выбрасывали лопатами землю изо рва, ожидавшего… меня. Маргарита и Мадлен прервали работу, чтобы восстановить силы, и вот мы все вчетвером очутились на краю рва; мы попивали можжевеловую настойку, и лучи летнего солнца преломлялись в граненых стаканчиках.

— Что вы сделали с моим мотоциклом? — спросил я.

— Наши товарищи разобрали его на части и спрятали в тайном гараже.

Последние их слова трижды повторило гулкое эхо.

— Сможете ли вы жить дальше при том, что воспоминания обо мне будут преследовать вас? Разве я был для вас всего лишь телом?

— Ну, конец — делу венец.

— Но я не хочу умирать! У меня еще столько работы! Меня ждет корректура!

— Ты говоришь это таким сладким голосом. Неужто ты думаешь, что ты и вправду так уж нужен?

Настойка была выпита, недолгий отдых закончился, и сестры вновь принялись выбрасывать землю из могилы. Она поддавалась им безо всяких усилий с их стороны, им не приходилось даже прибегать к помощи кирки. Они вообразили, что меня кое-что беспокоит, и предупредили мои вопросы.

— Смородиновый куст живет пятьдесят лет! Ты будешь снабжать нас ягодами даже тогда, когда у нас уже не будет сил ощипывать прекрасные рубиновые грозди. Тебе повезло, ведь ты наш последний мужчина!

Терзаемый кошмаром, я и во сне, и наяву резко приподнялся. Клеманс проснулась и вскрикнула. Вот тут-то я и понял, что ей снилось примерно то же самое, что мы с ней попадаем в одни и те же чертовы западни, что мы не можем долго прятаться друг от друга, ведя по ночам бесконечную игру в жмурки.

— Эти старушенции пугают меня! — сказала Клеманс. — Подумать только! Жить около полувека в доме, где совершилось преступление, с этим преступлением на совести, рядом с трупом!

— Заметь, дорогая, этот господин оберст в то время был врагом. Если бы каждый француз поступил точно так же, то самая мощная армия превратилась бы в зеленовато-серую кашицу разлагающейся плоти.

— Ох, Огюст, не рисуйся, пожалуйста! Я что-то неважно себя чувствую. Я не люблю смородину, вернее, мой желудок ее не любит, он ее не переваривает. Все, кончено! На рассвете я покидаю эту бакалейную лавку. Я хочу забыть этих старух, изгладить их из моей памяти!

— Чтобы избавиться от воспоминаний о них, — сказал я, — попробуй их втиснуть куда-нибудь в следующую главу своего романа…

— Ни за что и никогда! — воскликнула Клеманс. — Известно ли тебе такое чувство, как уважение к собственному произведению?

Вечером мы оставили окно открытым, и в комнате пахло гниющей мякотью каких-то плодов или овощей, быть может, то был запах смородиновых выжимок. Откуда-то издалека доносились какие-то странные звуки: не то вой, не то рев. Они то замирали вдали, то возобновлялись с новой силой. Клеманс натянула на нос отброшенное было одеяло. Бесчисленные звезды, погруженные в мягкую, рыхлую массу небосвода, тускло мерцали, а мы… мы смотрели на них.

— Если бы я была Всемогущим Господом Богом, — вздохнула Клеманс, — я бы заставила этих старух считать и пересчитывать звезды без остановки, без отдыха. Я не знаю, что могло бы сравниться с этой адской мукой.

— Успокойся, не злись! — сказал я, так как я и не подозревал, что у Клеманс есть склонность к садизму, и, как оказалось, с моей стороны это было ошибкой.

Утром мы уладили все дела, то есть заплатили по счету, и надо заметить, что счет был составлен на совесть, ибо в него были тщательнейшим образом внесены все крохотные рюмочки и стаканчики настойки, которой сестры потчевали нас; наконец мы сели в нашу машину, стоявшую на очень широком тротуаре около лавки. Все четыре домика хутора просыпались под аккомпанемент петушиного кукареканья и квохтанья кур. Старухи стояли на последней ступеньке крылечка и кланялись нам. Однако мотор почему-то никак не хотел заводиться… Бак, который мы наполнили бензином на автостоянке за час до прибытия в Сент-Фелисите, оказался пуст. Сестры-двойняшки подошли к нам.

— Булочник привезет завтра хлеб, — сказала «красная бабочка». — Мы попросим его привезти канистру бензина.

— А если попросить немного горючего у вашего соседа? Ну, у того господина с собакой? — спросила Клеманс.

— Да кто же знает, где его носит! — ответила «черная бабочка». — У вас кто-то просто слил бензин.

— Но ведь здесь никто не бывает! — воскликнула Клеманс.

— Однако же вы сейчас здесь! — хором сказали старые дамы.