Клеопатра

— О египтянка, я хорошо помню все и часто вспоминаю эту ночь, хотя с этой ночи счастье отлегло от меня и я погиб, погиб в твоей любви, о ты, красота мира! Я помню, — добавил он, — как ты выпила жемчужину, и твой астролог сказал тебе: "Час проклятия Менкау-ра близок!" Долго потом эти слова преследовали меня, да и теперь звучат в моих ушах.

— Он давно умер, любовь моя! — прошептала Клеопатра.

— Если он умер, то я следую за ним! Что значили его слова?

— Он умер, проклятый человек! Не будем говорить о нем! О, повернись и поцелуй меня! Твое лицо бледнеет, конец близок!

Антоний поцеловал ее в губы, и несколько минут они лежали у порога смерти, шепча друг другу нежные слова страсти, подобно влюбленным новобрачным. Даже мне, с ревностью, кипевшей в сердце, было страшно смотреть на них. Скоро я заметил тени смерти на его лице. Его голова упала назад.

— Прощай, египтянка, прощай, я умираю!

Клеопатра приподнялась на руках, тихо взглянула на его искаженное лицо и с криком упала без чувств.

Но Антоний еще был жив, хотя уже не мог говорить. Тогда я подошел к нему, встал на колени и, делая вид, что помогаю ему, прошептал на ухо:

— Антоний, Клеопатра любила меня и от меня перешла к тебе. Я — Гармахис, астролог, который стоял позади твоего ложа в Тарсе, я был главной причиной твоей гибели! Умри, Антоний! Час проклятия Менкау-ра настал!

Он приподнялся, с ужасом уставившись на мое лицо, затем, бормоча что-то, с громким стоном испустил дух.

Так совершилось мое мщение Антонию-римлянину, владыке мира.

Затем мы привели в чувство Клеопатру, так как я не хотел, чтобы она умерла теперь. С дозволения цезаря мы с Атуей взяли тело Антония, искусно набальзамировали его, по нашему египетскому обычаю закрыв лицо золотой маской по его чертам. Я написал на груди его имя и титул, нарисовал внутри гроба его имя и имя его отца и образ Нут, сложившей крылья над ним, С большой пышностью Клеопатра положила его в алебастровый саркофаг, поставленный в склепе. Саркофаг был сделан такой большой, что в нем оставалось место для другого гроба: Клеопатра хотела лежать рядом с Антонием.

Через короткое время я получил известие от Корнелия Долабеллы, благородного римлянина, служившего цезарю. Тронутый красотой Клеопатры, имевшей силу смягчать все сердца при одном взгляде на нее, он сжалился над ее несчастиями и приказал предупредить меня (я как врач имел право доступа в гробницу, где она жила), что через три дня она будет отослана в Рим со всеми детьми, кроме Цезариона, которого Октавий уже убил, чтобы следовать за триумфальной колесницей цезаря. Я сейчас же отправился к царице и нашел ее, как всегда теперь, погруженную в какое-то оцепенение, с окровавленным платьем в руках, тем самым платьем, которым она вытирала кровь из раны Антония. Она постоянно смотрела на него.

— Смотри, как они бледнеют, Олимп, — сказала Клеопатра, поднимая свое печальное лицо и указывая на кровяные пятна, — а он так недавно умер! Благодарность не исчезает скорее! Какие новости? Дурные вести написаны в твоих глазах, которые напоминают мне что-то забытое.

— Да, вести дурные, царица! — отвечал я. — Я получил их от Долабеллы, а он — от секретаря самого цезаря. Через три дня цезарь пошлет тебя в Рим с князьями Птоломеем и Александром и княжной Клеопатрой, чтобы увеселять глаза римской черни и следовать за триумфальной колесницей цезаря в Капитолий, на троне которого ты клялась сидеть!

— Никогда! Никогда! — вскричала она, вскочив на ноги. — Никогда не пойду в цепях за колесницей цезаря! Что мне делать? Хармиона, что мне делать?

Хармиона встала и стояла перед ней, смотря из-под длинных ресниц своих опущенных глаз.

— Госпожа, ты можешь умереть спокойно! — произнесла она.

— Да, правда, я забыла, я могу умереть! Олимп, есть у тебя яд?

— Нет, но если царица желает, завтра я приготовлю яд, такой сильный и приятный, что сами боги, выпив его, наверное бы, заснули!

— Приготовь мне его, властитель смерти!

Я поклонился и ушел. Всю ночь работали мы с старой Атуей, изготовляя страшный яд. Наконец все было готово. Атуа вылила его в хрустальный фиал и поднесла к огню. Он был прозрачен, как чистейшая вода. — Ля, ля! — запела она пронзительным голосом. — Напиток для царицы! Пятьдесят капель этой водички, пропущенной через прелестные губки, отомстят за тебя Клеопатре, о Гармахис! Как хотела бы я быть там, чтобы видеть гибель губительницы! Ля! Ля! На это, должно быть, приятно посмотреть.

— Месть — это стрела, которая часто падает в голову стрелка! — отвечал я, вспомнив слова Хармионы.

VIII

Последний ужин Клеопатры. — Песня Хармионы. — Клеопатра пьет напиток смерти. — Гармахис вызывает духов. — Смерть Клеопатры