Клеопатра

Плутарх умалчивает о том, знала ли Клеопатра латынь, язык Рима, не очень популярный в Александрии. С Цезарем они общались по-гречески. Невысокий, на первый взгляд, языковой барьер в будущем вырос в непреодолимую стену культурных противоречий. Меньше чем за полвека латынь вытеснила греческий почти отовсюду. «Чем лучше человек говорит по-гречески, — гласила мудрость того времени, — тем подлей он становится». То был язык высокого искусства и низменных страстей, наречие для плотских утех и жаргон мошенников. На нем, как вспоминал один из тогдашних интеллектуалов, «можно было говорить обо всем, о чем не принято упоминать в классе».[9] Ровесники Цезаря, учившиеся в Греции или у греческих наставников и одинаково хорошо владевшие двумя языками, считали, что греческий намного тоньше, богаче, изящнее и благозвучнее латыни и на нем проще найти mot juste.[10] Образованный римлянин был обязан объясняться по-гречески столь же свободно, как на родном языке. В какой-то момент даже стало казаться, что грекоговорящий Восток и латинский Запад вот-вот поймут друг друга. Однако спустя почти двадцать лет Клеопатра оказалась в окружении римлян, почти не знавших греческого. Последнюю сцену своей жизни она разыграла на латыни, языке, на котором до самой смерти говорила с акцентом.

Эстет и меценат, при котором Александрия вступила в эпоху культурного расцвета, Авлет строго следил за тем, чтобы его дочь получила первоклассное образование. Клеопатра продолжила семейную традицию, подобрав для собственной дочери блестящих наставников. В этом не было ничего удивительного. И в Египте, и в Риме девушки часто воспитывались так же, как юноши, ходили в школы, участвовали в поэтических состязаниях, становились учеными. Знатные женщины первого века — даже те из них, кого не готовили в царицы — прилежно изучали риторику и нередко преуспевали в этом непростом искусстве. Дочь Помпея читала отцу Гомера, и он лишний раз убеждался, что был прав, не поскупившись на учителя. Дочь Цицерона была, по его компетентному мнению, «превосходно обучена произносить речи». Мать Брута одинаково любила и латинскую и греческую поэзию. В Александрии было немало женщин-математиков, врачей, художниц, поэтесс. Это вовсе не снимало с представительниц слабого пола подозрений во всех смертных грехах; образованная женщина считалась вдвойне опасной. И все же в Египте ей жилось лучше, чем где бы то ни было.[11] Прелестная жена Помпея Корнелия, на глазах которой обезглавили мужа, во многом походила на Клеопатру. Она была «хорошо образована, играла на лютне, разбиралась в геометрии и любила слушать философские диспуты; при этом в ней не было ни капли нескромного высокомерия, часто свойственного ученым девицам». Такими женщинами, пусть поневоле, но восхищались. Жена римского консула, впервые увидевшая Клеопатру вскоре после ее встречи с Цезарем, признавала, что, несмотря на все свое коварство и зловредность, «царица оказалась весьма одаренной женщиной; она писала стихи, остроумно шутила, ее речи были гладкими, приятными и скромными; ее ум и очарование никак нельзя отрицать».

У Цезаря и Клеопатры можно найти много общего. Царица была отдаленным потомком Александра Македонского, отпрыском великой цивилизации, наследницей блестящей интеллектуальной традиции. Построенная ее предками Александрия предвосхищала идеальные города эпохи Возрождения. Несмотря на годы кровавой борьбы за власть, Птолемеям удалось превратить свою столицу в культурный центр, который затмил ушедшие в тень Афины. Открывая библиотеку, Птолемей Первый задумал собрать в ней все когда-либо написанные книги и определенно приблизился к своей цели. Страсть правителя к литературе была столь сильна, что он распорядился забирать любой ввезенный в город текст, подменяя его копией (или покупать за любые деньги. Полученные таким образом тексты пополняли библиотечную коллекцию). Современники утверждали, что в библиотеке хранились пятьсот тысяч свитков, но это явное преувеличение. Цифра сто тысяч представляется более правдоподобной. Как бы то ни было, в самом большом книжном собрании древнего мира хранилось все, что было написано по-гречески. Аккуратно разложенные в алфавитном порядке, эти книги были доступны любому.

И они не пылились на полках без дела. К библиотеке примыкал музей, настоящий научный центр под эгидой государства. Повсюду в античном мире учителя ценились не выше батраков, — существовала поговорка: «Он то ли умер, то ли где-то кого-то чему-то учит», — и лишь в Александрии их труд был в почете. Ученые пользовались всяческими привилегиями, освобождались от налогов и кормились за государственный счет (так продолжалось до тех пор, пока прадед Клеопатры не вздумал приструнить неблагонадежное сословие и напуганные интеллектуалы не разбежались кто куда). Обращаясь к лекарю или нанимая наставника для детей, греки и римляне предпочитали тех, кто учился в Александрии.