Клеопатра

Авлет всегда знал то, что Цезарю предстояло усвоить в сорок восьмом году: городскую толпу нельзя сбрасывать со счетов. Александрийцы были смекалисты и остроумны и не привыкли лезть за словом в карман. Знали толк в хорошей шутке. Обожали зрелища: недаром в городе было больше сотни театров. С этим народом определенно было лучше не связываться. Веселый нрав не отменял вкуса к интриге, не исключал любви к драке. Один путешественник описал александрийскую жизнь как «бесконечные метания от сладостной неги к звериной дикости, хоровод скоморохов, лазутчиков и убийц». Подданные Клеопатры не стеснялись стучать в дворцовые ворота, выкрикивая свои требования. Разжечь народный гнев было проще простого. Двести лет александрийцы свергали, изгоняли и убивали Птолемеев. Они вынудили прабабку Клеопатры отдать престол одному из сыновей, хотя она предпочитала другого. Они выгнали вон ее деда. Женоубийцу Птолемея Одиннадцатого вытащили из дворца и разорвали на куски. Египетская армия была, на римский взгляд, ничуть не лучше. Насколько Цезарь сумел разглядеть из дворцовых окон: «Этот сброд вынуждал царя расправляться с друзьями и приближенными, грабил дома богачей, осаждал дворец, требуя прибавки жалованья, а порой даже свергал одних правителей и сажал на трон других». Вот какие силы собрались на подступах к царским палатам, в которых укрылись они с Клеопатрой. Царица знала, что не пользуется народной любовью. Как египтяне относятся к римлянам, всем было давно известно. Когда Клеопатре было лет девять-десять, прибывший ко двору римский чиновник случайно убил кошку, которую в Египте почитали как священное животное.[15] Напрасно приближенный Авлета пытался урезонить толпу, бесновавшуюся под стенами дворца. За такое преступление египтянин был бы повинен смерти, но ведь для чужеземца можно сделать исключение! Однако спасти римского посла от обезумевшей толпы не удалось.

Авлет оставил дочери неспокойное царство. Чтобы угодить одной половине подданных, приходилось подавлять другую. За немилостью Рима могло последовать вторжение. Покорность Риму приводила к бунту в собственной столице (беднягу Авлета не любил никто, кроме Клеопатры, всю жизнь ревностно оберегавшей его память). Опасности подстерегали всюду. Вас могли сместить римляне, как это вышло с дядей царицы, правителем Кипра. Вас могла уничтожить — изгнать, задушить, отравить, расчленить — родная семья. Наконец, вы могли быть свергнуты разъяренной толпой (вариантов хватало. Царя из рода Птолемеев мог ненавидеть народ и обожать придворные; любимец народа мог снискать ненависть близких; тот, кого не желали знать александрийские греки, мог, как это произошло с Клеопатрой, сделаться героем в глазах египтян). Авлет, двадцать лет добивавшийся благосклонности Рима, с горьким изумлением обнаружил, что это время стоило бы потратить на то, чтобы угодить собственным гражданам. Когда царь решил не вмешиваться в кипрские дела, подданные потребовали у него либо пойти против захватчиков, либо приютить брата. Назревали волнения. Ведь это Александрия, чего же вы хотите! Авлет бежал в Рим и провел следующие три года, изыскивая пути, чтобы вернуться. Если бы не те события, Цезарь и Клеопатра могли бы вовсе не встретиться. В Риме царя ждал радушный прием, ибо очень немногие — Помпей и Цезарь были не в их числе — могли противостоять греку, дары приносящему. В ответ римляне щедро ссужали египтянина деньгами, а тот охотно их брал. Вместе с числом кредиторов Авлета росло число тех, кто готов был содействовать его возвращению в Египет.

Так образовалась проблема пятьдесят седьмого года: что делать со свергнутым царем и его притязаниями. Великий оратор Цицерон изо всех сил пытался помочь друзьям разобраться с этим непростым делом, «которое многие, включая самого царя и его приближенных, намеренно затягивали». Порой задача казалась неразрешимой. Авлет имел все шансы войти в историю как слабый и неудачливый правитель, однако в Риме у изгнанника, к ужасу его хозяев, проявились скрытое до поры упрямство и виртуозные способности интригана. Он завалил Форум и Сенат письмами и одарил своих сторонников роскошными паланкинами для пышных выездов в город. Многие влиятельные римляне боролись между собой за право помочь египтянину; его поддержка превратилась в выгодный бизнес. В пятьдесят шестом году Цицерон с горечью провозгласил, что история с Авлетом «принимает самый непристойный оборот». В Сенате не кончались ссоры, крики и потасовки. А проблема только усложнялась. Чтобы отвадить Помпея и других видных граждан от помощи царю, пришлось обратиться к оракулу. Тот предупредил, что, вернув египтянина на царство, римляне прогневают богов. Сенат, как едко заметил Цицерон, пошел на поводу у жрецов «не из страха перед богами, а из неприязни к богатому чужестранцу».