Клеопатра

– О, если бы у меня был хотя бы час жизни! – воскликнула она. – Хотя бы один-единственный, короткий час! Ты бы умер в таких мучениях, которых даже вообразить не можешь в самом страшном сне! Ты и эта твоя лживая любовница, предавшая и меня, и тебя. А ведь ты любил меня! И ты все еще здесь! – Она обеими руками разорвала на груди свое царское одеяние. – Смотри, коварный лицемер, на этой прекрасной груди покоилась твоя голова по ночам, в объятиях этих рук ты спал. А теперь забудь об этом, если сможешь! Но ты не сможешь, я вижу это по твоим глазам! Никакие мои мучения не сравнятся с вечной пыткой, терзающей твою мрачную душу, которая будет изнывать от желаний, которым никогда, никогда не исполниться! Гармахис, ты жалкий раб рабов, торжествуешь, но торжество твое мелкое, я торжествую еще больше! Я побеждена, но я праздную победу! Я плюю тебе в лицо!.. Я презираю тебя, ничтожный!.. И, умирая, я обрекаю тебя на муки неутоленной любви ко мне! О Антоний! Я иду к тебе, мой Антоний! Я иду в твои милые объятия! Скоро я найду тебя, и мы, окутанные бессмертной, божественной любовью, поплывем вместе по бескрайним просторам вселенной и, соединив губы, глядя друг другу в глаза, мы будем пить из родника желаний, которые с каждым глотком становятся только слаще! А если я не найду тебя в потустороннем царстве, тогда я уйду в маковые поля Сна и там усну. И Вечная Ночь, которая станет нежно баюкать меня на своей груди, станет тобой, Антоний! О, я умираю!.. Приди, приди ко мне, Антоний… Осени меня покоем!

Я был полон ярости, и все же я дрогнул перед презрением царицы, ибо пущенные ею крылатые стрелы попали в цель, вонзившись мне в сердце. Увы и увы! Она говорила правду! Как и предсказывала Хармиона, моя месть обернулась против меня самого. Никогда я не любил ее так мучительно, как любил сейчас. Моя душа разрывалась от ревности, и потому я решил, что она не должна так просто умереть.

– Покой? – вскричал я. – Какого покоя ты ждешь? О боги Священной Триады, услышьте мою молитву. Осирис, отвори врата Аменти и направь ко мне тех, к кому я взываю! Приди, Птолемей, отравленный своей сестрой Клеопатрой! Приди, Арсиноя, убитая на ступенях храма сестрой Клеопатрой! Приди, Сепа, замученный насмерть Клеопатрой! Приди, божественный Менкаура, чье тело Клеопатра растерзала и чей запрет нарушила из алчности, не побоявшись проклятия! Приди, каждый, кто умер от рук жестокой Клеопатры! Спешите! Покиньте лоно Нут и встретьте ту, которая лишила вас жизни! Единством мистического союза и всего сущего, великим знаком Жизни, Духи, я призываю вас – явитесь!

И я произнес заклинание. Хармиона в страхе вцепилась в мой рукав, а умирающая Клеопатра, опираясь руками о ложе и медленно покачиваясь из стороны в сторону, смотрела на меня пустыми глазами.

А потом пришел ответ. Боги ответили на мой призыв. Оконная створка вдруг с грохотом распахнулась, и в комнату, бесшумно взмахивая крыльями, влетела та огромная летучая мышь, которую я последний раз видел висящей на подбородке мертвого евнуха, когда мы с Клеопатрой были в недрах пирамиды Херу. Трижды она облетела комнату, потом зависла над мертвой Ирас, а после порхнула к умирающей Клеопатре и опустилась ей на грудь, вцепившись в изумруд, извлеченный из мумии Менкаура, где покоился много тысячелетий. Трижды это белое воплощение ужаса громко вскрикнуло, трижды ударило перепончатыми огромными крыльями и – о чудо! – исчезло, как будто его и не было.

И вдруг мы увидели, как в комнате появились тени мертвых. Там была прекрасная Арсиноя, обезображенная ножом подосланного убийцы. Там был юный Птолемей, черты которого были искажены гримасой боли от выпитого яда. Там был божественный Менкаура с золотым уреем на голове. Там был суровый Сепа, с телом, изорванным пыточными крюками палачей. Там были отравленные рабы. Там были и другие, бесчисленное множество призрачных ужасных фигур, которые, заполонив комнату, молча стояли и смотрели остекленевшими глазами на ту, которая умертвила их!

– Смотри же, Клеопатра! – сказал я. – Посмотри, какой покой ожидает тебя, и умри!

– Да, – сказала Хармиона. – Посмотри и умри, ты, лишившая меня чести и достоинства, а Египет царя!

Клеопатра подняла глаза и увидела страшные образы. Ее дух, отлетающий от тела, быть может, услышал слова, к которым остались глухи мои уши. Ее лицо исказилось от ужаса, огромные глаза словно выцвели, и, пронзительно вскрикнув, она упала и умерла, отправившись со своей зловещей свитой в уготованное ей место, где ее уже ждали.

Так я, Гармахис, насытил свою душу местью, исполнив волю жаждавших справедливости богов. Но я не чувствовал радости, сердце мое было пустым. Ибо пусть даже то, чему мы поклоняемся, несет нам гибель – а Любовь более безжалостна, чем смерть! И мы, когда приходит час, отплачиваем той же монетой за наши муки, – мы все равно не можем перестать любить, мы все равно продолжаем тянуть руки к нашей потерянной Страсти и орошаем своей кровью алтарь нашего развенчанного Божества.