Клеопатра

   — Нам польстили, — сказала она, — а теперь, чтобы мы не пресытились лестью, нам поднесли противоядие! Выслушай, Деллий. Обвинения, изложенные в этом письме, ложны, весь народ наш может засвидетельствовать это. Но не теперь и не перед тобой мы будем защищать наши поступки, военные и политические действия. Мы не желаем покинуть наше царство и плыть в далёкую Киликию, чтобы там, подобно бедному истцу, ходатайствовать за себя перед двором благородного Антония. Если Антоний пожелает говорить с нами, осведомиться относительно дела, море открыто, ему оказан будет царственный приём. Пусть приедет сюда. Вот наш ответ тебе и триумвирату, Деллий!

Деллий улыбнулся и сказал:

   — Царица Египта! Ты не знаешь благородного Антония! Он суров на бумаге и пишет как будто мечом, обагрённым человеческой кровью. Но лицом к лицу с ним ты увидишь, что Антоний — самый мягкий воин во всём свете, который когда-либо выигрывал битвы. О, согласись, царственная египтянка, и исполни требование. Не отсылай меня к нему с этими гневными словами, ведь, если Антоний двинется на Александрию, горе ей и всему народу египетскому и тебе самой, великая египтянка! Он явится вооружённый и принесёт с собой дыхание войны! Тогда тебе будет плохо, так как ты не хотела признать соединённого могущества Рима. Прошу тебя, исполни требование! Отправься в Киликию с мирными дарами, а не с оружием в. руках. С твоей красотой и прелестью тебе нечего бояться Антония!

Он замолчал и лукаво смотрел на неё, а я, угадав его мысль, почувствовал, что вся кровь бросилась мне в голову.

Клеопатра также отлично поняла его, и я увидел, что она оперлась подбородком на руку, и облако спустилось на её глаза. Некоторое время сидела она так, пока лукавый Деллий с любопытством наблюдал за ней. Хармиона, стоявшая с другими женщинами около трона, также поняла его мысль, и лицо её просияло, подобно летнему облачку вечером, когда лучи заката пронизывают его. Потом лицо её опять побледнело и стало спокойно.

Наконец Клеопатра заговорила.

   — Это серьёзное дело, и потому, благородный Деллий, нам необходимо время, чтобы обсудить его зрело. Останься у нас, повеселись, если тебе понравятся наши жалкие развлечения! Через десять дней ты получишь наш ответ!

Посол подумал немного, потом ответил, улыбаясь:

   — Изволь, царица Египта! На десятый день я буду ждать твоего ответа, а на одиннадцатый отплыву отсюда, чтобы присоединиться к Антонию, моему великому господину!

По знаку Клеопатры снова зазвучали трубы, и посол с поклоном удалился.

X

Беспокойство Клеопатры. — Её клятва Гармахису. — Гармахис рассказывает Клеопатре тайну сокровища, скрытого в пирамиде Гер.

В ту же ночь Клеопатра призвала меня в свою комнату. Я пришёл и увидел, что она в страшном смятении. Никогда я не видал её такой взволнованной. Она была одна и, как раненая львица, металась по комнате, шагая взад и вперёд по мраморному полу, в то время мысль за мыслью сменялись в её уме, как облачко над морем, сгущая тени в её глубоких глазах.

   — Хорошо, что ты пришёл, Гармахис! — сказала она, останавливаясь на минуту и взяв меня за руку. — Посоветуй мне, научи, я никогда так не нуждалась в совете, как теперь! Какие дни боги послали мне, дни беспокойные, как океан? С самого детства я не знала покоя и, кажется, никогда не узнаю. Едва я избежала твоего кинжала, Гармахис, как новая забота, подобно буре, собралась на моём горизонте, чтобы вдруг разразиться надо мной! Заметил ли ты этого франта с видом тигра? Как хотела бы я прогнать его! Как он нежно говорил! Словно кот, который, мурлыча, показывает свои когти! Слышал ты письмо? Оно — зловеще. Я знаю этого Антония! Я видела его, когда была ещё ребёнком, но глаза мои были всегда проницательны, и я разгадала его!

Наполовину геркулес, наполовину безумец, с печатью гения в самом безумии! Хорош к тем, кто умеет потворствовать его сладострастию, и в раздражении — железный человек! Верен друзьям, если любит их, иногда фальшив ради своих целей. Великодушен, смел, даже добродетелен, в счастии — глупец и раб женщин! Таков Антоний. Как поступить с таким человеком, которого судьба и обстоятельства, помимо его воли, вознесли на высокую волну счастья? Когда-нибудь эта волна захлестнёт его, а пока он переплывает мир и смеётся над теми, кто тонет!

   — Антоний — человек, — возразил я, — у него много врагов, и, как человек, он может пасть!

   — Да, он может пасть, но он — один из трёх. Кассий умер, и у Рима появилась новая голова гидры. Убей одну, другая будет шипеть тебе в лицо. Там есть Лепид, молодой Октавий, который с холодной усмешкой торжества будет смотреть на смерть пустого, недостойного Лепида, Антония и Клеопатры. Если я не поеду в Киликию, заметь это, Антоний заключит мир с парфянами и, поверив всем россказням обо мне, — конечно, в них есть доля правды, — обрушится со всей своей силой на Египет. Что тогда?

   — Мы прогоним его назад, в Рим!