Теперь, Гармахис, мне нечего больше сказать тебе! Благодарю тебя за то, что ты выслушал меня. Побуждаемая страстной любовью к тебе, я согрешила против тебя! Я погубила тебя, погубила Кеми и себя! Убей меня! Предай меня смерти, Гармахис, я с радостью умру от твоего меча и поцелую его острие! Убей меня и уйди. Если ты не убьёшь меня, я сама покончу с собой!
Она упала на колени, раскрыв свою прекрасную грудь, чтобы я мот поразить её кинжалом.
В ярости я хотел убить её, вспомнив, что эта женщина — причина моего позора и падения, — когда я пал, дерзко и жестоко издевалась надо мной. Но тяжело убивать красивую женщину! Когда я поднял руку, мне припомнилось, что она дважды спасла мне жизнь.
— Женщина! Бесстыдная женщина! — сказал я. — Встань! Я не убью тебя! Кто я сам, чтобы судить твоё преступление? Вместе с моим оно выше всего земного суда!
— Убей меня, Гармахис! — стонала она. — Убей меня, или я убью сама себя! Мне непосильно моё бремя! Не будь так убийственно спокоен! Прокляни меня, убей!
— Что говорила ты мне, осуждая меня, Хармиона? Я пожинаю то, что посеял! Не подобает и тебе убивать себя! Незаконно, что я, равный тебе по грехам, убил бы тебя, потому что погиб через тебя! Что ты посеяла, Хармиона, то и пожнёшь! Низкая женщина! Твоя ревность причинила столько бед мне и Египту! Живи же! Живи и пожинай из года в год горькие плоды твоих преступлений!
Видения оскорблённых тобой богов будут преследовать тебя во сне! Их месть ожидает тебя в мрачном Аменти! Пусть изо дня в день тебя преследует воспоминание о человеке, которого твоя жестокая любовь довела до гибели и позора, об Египте, который ты отдала во власть ненасытной Клеопатре, сделав его рабом Антония!
— О, не говори так Гармахис! — Она уцепилась за моё платье. — Когда ты был велик, когда власть была в твоих руках, ты оттолкнул меня! Теперь Клеопатра отвернулась от тебя, ты беден, убит стыдом, тебе негде преклонить голову. Я красива, я всё ещё молюсь на тебя. Не отталкивай меня теперь! Позволь мне бежать с тобой и заслужить твоё прощение моей преданной любовью! Если это много для меня, позволь мне быть твоей сестрой, служанкой, рабой, чтобы я могла видеть твоё лицо, успокаивать тебя в горе и служить тебе! О, Гармахис, позволь мне, я пренебрегу всем, вынесу всё, и только смерть разлучит меня с тобой! Я верю, что любовь к Небе, благодаря которой я пала так низко и увлекла тебя за собой, может поднять меня на высоту и тебя вместе со мной!
— Ты соблазняешь меня на новый грех, женщина! Как думаешь ты, Хармиона, в силах ли я буду в какой-нибудь лачуге, где укроюсь, день за днём смотреть на твоё прекрасное лицо и вспоминать, что эти нежные уста предали и погубили меня? Нет, не так легко твоё наказание! Я знаю теперь! Долги и тяжелы будут годы твоего покаяния! Быть может, наступит час отмщения, и ты будешь иметь в нём свою долю! Оставайся при дворе Клеопатры, и если я буду жив, то найду средство известить тебя! Быть может, наступит день, когда мне понадобятся твои услуги! Теперь поклянись, что не изменишь мне во второй раз!
— Клянусь, Гармахис, клянусь! Пусть вечные мучения, ужаснее которых нельзя вообразить — более страшные, чем те, которые терзают меня теперь, — будут моим уделом, если я словом или звуком изменю тебе, хоть бы до конца жизни мне пришлось ждать известия от тебя!
— Хорошо! Сдержи же свою клятву! Нельзя дважды выдавать человека! Я иду совершать свою судьбу. Устраивай свою! Быть может, различные нити нашей жизни ещё раз сплетутся, прежде чем ткань будет соткана! Прощай, Хармиона, ты, любившая меня, ты, которая ради этой любви обманула и погубила меня! Прощай!
Она дико взглянула на моё лицо, протянула руки, словно хотела обнять меня, потом, в полном отчаянии, упала на пол.
Я взял мешок с одеждой, посох и пошёл к двери, но, уходя, невольно бросил последний взгляд на Хармиону.
Она лежала на полу с распростёртыми руками — белее своего белого платья; её тёмные волосы разметались около неё, а прекрасное лицо она уткнула в пол.
Так я оставил её, и прошло девять долгих лет, пока снова не увидел Хармионы.
Часть III
Я благополучно спустился с лестницы и очутился во дворе большого дома. До рассвета оставалось не более часу; кругом царила тишина. Последний гуляка допил своё вино, танцовщицы прекратили свои танцы. Город спал. Я подошёл к воротам. Меня окликнул начальник стражи, закутанный в плащ.
— Кто идёт? — спросил голос Бренна.
— Купец, если вам угодно, господин! Я привозил дары из Александрии одной госпоже, приближённой царицы, и задержался у ней, а теперь спешу на свою галеру! — отвечал я изменённым голосом.