Клеопатра

А следовательно, она существует — даже, если можно так выразиться, в большей мере, чем когда-либо прежде. Она, даже как исторический персонаж, тревожит наше воображение. Она — все такая же неистовая, царственная, яркая. И светится тем же черным светом, который исходил от нее при жизни, — тем упорным свечением существа, обреченного на катастрофу, из-за которого память о ней сохранялась на протяжении веков. Подобная Фаросскому маяку, рассеянные останки которого до сих пор ищут на дне акватории александрийского порта, Клеопатра и сегодня ослепляет нас так же, как в тот день, когда легенду о ней рассказывали в первый раз; и в этом ослеплении мы забываем о том, что она была одной из первых женщин-политиков в истории, причем, несомненно, самой выдающейся из них; была правительницей, одержимой столь безмерно амбициозным замыслом, что одного этого достаточно, чтобы превратить ее жизнь в грандиозный зрелищный фильм; она хотела ни много ни мало как осуществить самую блестящую утопию античности: установить свое царство над всеми известными землями, проложить путь к самым отдаленным уголкам Востока и тем самым воплотить в жизнь несбывшуюся мечту Александра — завладеть, наконец, всем «земным кругом».

Она не могла достичь этого одна, ей нужен был мужчина, скроенный по ее мерке, — сообщник, возлюбленный, союзник и инструмент ее воли. Эту роль взял на себя Цезарь, а потом — претендент на его наследство, Марк Антоний. Обычно именно через призму их судьбы пытались прояснить личность Клеопатры. А почему бы не перевернуть эту перспективу? Почему бы не попробовать «расшифровать» образ Клеопатры не с точки зрения мужчин, которые были ее врагами или ее любовниками, а с точки зрения женщины? Почему бы не посмотреть на все происходившее с ней глазами Александрии, а не одного только Рима? Не глазами ее победителей, явившихся с Запада, а глазами Востока, который, что кажется несомненным, потерпел поражение?

Ведь очевидно, что римские военачальники долгое время не могли не считаться со страстями этой пылкой македонской царевны, которая была умнейшим дипломатом, сверх-одаренной постановщицей мизансцен, дальновидной деловой женщиной, эрудитом и полиглотом, а также превосходным математиком; которая поразительно хорошо разбиралась в сложных вопросах геополитики и в то же время откликалась на мистико-религиозные искания эпохи, так явственно ощущавшей свою непосредственную близость к концу времен…

Если взглянуть на нее под этим углом зрения, Клеопатра с ее эмоциями, страданиями и радостями становится для нас удивительно близкой, почти знакомой. Одним словом, человечной — хотя поворотные моменты ее жизни тем не менее продолжают нам казаться и зрелищными, и романтическими. И в этом нет ничего удивительного: ведь она была не только женщиной, но и фараоном, а подобная роль ко многому обязывала. Но если траектория ее жизни спустя две тысячи лет по-прежнему очаровывает нас, то объясняется это, как я думаю, следующим: она, молодая женщина, которая с рождения находилась в плену у расплющивающих человеческую личность фатальных сил, однажды набралась мужества, чтобы поставить перед собой более дерзкую и далекую цель, нежели все, к чему прежде стремилось человечество; а потом взяла свою судьбу в собственные руки и пожелала сама смоделировать ее, как моделируют произведение искусства, — и таким образом стала на все времена единственной среди женщин, подражать которой невозможно.

ОБ ОКРУГЛОСТИ МИРА (323 г. до н. э.)

Мир был круглым. Круглым, как щит Александра. И выпуклым. Выпуклым, как самый совершенный плод. Как мячи, с которыми играют дети. Как шар. Как безупречная сфера. Круглым и полным. Абсолютно круглым.

Она об этом знала; знал и ее отец, и отец ее отца, и более отдаленные предки — те, которые упоминались в семейных преданиях. Знали, как ей казалось, всегда — или, по крайней мере, с тех пор, как Александр выступил в свой поход. Конечно, легенда о том, что мир похож на плоское блюдце, не совсем исчезла и могла однажды ожить в сознании людей, так часто сочетающих в себе ограниченность и тягу к бесконечному. Однако в Александрии подобный риск сводился к минимуму: тамошних жителей всегда влекло к необозримым просторам.

Это объяснялось близостью моря: город располагал двумя гаванями; западная называлась бухтой Доброго возвращения, восточная — Большим портом; над последним возвышался Фаросский маяк, который и сам поражал воображение своими колоссальными размерами. А вдалеке простиралась пустыня, камни и песчаные волны, которые тоже рассказывали о необозримых просторах; как и на море, там надо было уметь находить незримые пути.

Наконец, имелась еще и река. Каждый год, в определенное время, у границы города, в заболоченной местности, в которой река терялась, она извергала свой черный ил. Люди пока не знали, где располагаются ее истоки. Эта тайна сама по себе толкала на поиски неизвестного. Когда-нибудь ее обязательно раскроют. В Александрии уже так давно начали собирать знания о мире.