Клеопатра

Когда Октавиан окончил свою красивую речь, она мобилизовала все свои актерские способности, приняла умоляющий вид и стала взывать к его милосердию, к его жалости. И чем усерднее она упрашивала его о снисхождении, тем больше ликовал Октавиан, убеждая себя, что царица всем своим существом привязана к жизни.

Она поняла, что рыбка проглотила крючок; и, продолжая разыгрывать комедию, притворилась, будто хочет облегчить свою участь путем пошлой торговли: стала перечислять ему, как если бы от этого зависела ее жизнь, все принадлежавшие ей сокровища.

Свидетелем этой сцены был один из дворцовых интендантов. Этот предатель, тоже поверив в разыгрываемый царицей спектакль и, несомненно, желая выслужиться перед новым господином, заметил (наверняка справедливо), что список сокровищ не полон и что Клеопатра утаила от Октавиана часть своих драгоценностей.

Услышав это, царица впала в такой гнев, что, несмотря на свою слабость, умудрилась схватить интенданта за волосы и дать ему пощечину. Октавиан, еще не понимая, что его заманивают в ловушку, не смог сдержать улыбки. Все с тем же лицемерным состраданием, которое демонстрировал с начала их встречи, он принялся успокаивать царицу, про себя убежденный, что она именно такова, какой он ее представлял: ничтожная, загнанная в тупик интриганка, готовая, ради спасения своей шкуры, на самую низкосортную лесть. И Клеопатра, которая уже читала его мысли как открытую книгу, немедленно ответила репликой, обрадовавшей Октавиана еще больше. «Но ведь это просто неслыханно, Цезарь! — коварно воскликнула она. — Ты, в моих жалких обстоятельствах, удостоил меня посещения и беседы, а мои же рабы меня обвиняют, и за что? За то, что я отложила какие-то женские безделушки — не для себя, несчастной, нет, но чтобы поднести Октавии и твоей Ливии и через них смягчить тебя и умилостивить!»[136]

Октавиан ликует. Он застывает в позе благородного героя и не без пафоса говорит, что «охотно оставляет ей эти украшения» и что «все вообще обернется для нее гораздо лучше, чем она ожидает»[137].

После чего, уверенный, что во время триумфа покажет царицу своему народу, Октавиан покидает ее апартаменты и, окончательно успокоившись, начинает отдавать необходимые распоряжения относительно отъезда в Рим.

* * *

С этого момента все немногое время, которое у нее осталось, Клеопатра использует для того, чтобы подготовить свой уход из жизни. Она знает, что Октавиан не покинет Египет раньше, чем через две-три недели: он должен оценить состояние страны, заложить основы стабильной власти, наконец, собрать царские сокровища и конфисковать в городе все то, что привлекает его алчный взгляд. Срок вполне достаточный, она успеет тщательно продумать свою последнюю мизансцену. Хотя царица и находится во дворце, попавшем в руки врага, осуществить задуманное ей будет не так уж трудно; она не зря почти сорок лет прожила среди интриг и сумеет достать, когда пожелает, то немногое, что ей еще нужно: пару-другую этих маленьких гадюк — единственных из всех рептилий, с которыми она проводила эксперименты в последние месяцы, способных подарить ей спокойную, то есть почти безболезненную и почти мгновенную смерть.

Этих маленьких змей с белым брюшком, с двумя бугорками над глазами, с чешуйчатой, крапленной рыжими точками спиной можно найти в пустыне сколько угодно, стоит только миновать пригороды Александрии. В обычном, свернутом состоянии они не длиннее локтя; значит, их легко спрятать: например, в кувшине с водой или в корзине с фруктами — почему бы и не в корзине, ведь Октавиан, чтобы не дать царице умереть, приказал хорошо кормить ее и удовлетворять все ее гастрономические капризы…

Царице, чтобы осуществить свой план, необходимы сообщники; но во дворце у нее еще осталось достаточно верных слуг, которые из сочувствия к ней найдут несколько таких змеек, не спрашивая, зачем они ей нужны, и принесут, спрятав так, как она им скажет, в назначенный ею момент.

В Александрии, между прочим, никто никогда не боялся змей. Напротив, их называли «добрыми духами», в память об Александре: потому что, как говорили, Олимпию, мать завоевателя, сделал беременной змей, а не царь Филипп; а другой змей показывал Александру дорогу во время ужасного перехода через пустыню, к оазису Сива, к храму Амона, жрецы которого признали в Македонце единственного воителя, достойного стать наследником строителей пирамид.

В память о завоевателе александрийцы, еще в эпоху основания города, завели обычай жить вместе со змеями. Они берут их в дома, кормят утром и вечером (после того, как сами поедят) мукой, смешанной с вином и медом. Щелчок пальцами, и змеи, уже зная, что их сейчас будут кормить, выползают из своих укрытий; потом, когда насытятся, еще один щелчок — и они вновь исчезают в норе, и никогда никого не кусают, даже детей.