Клеопатра Великая. Женщина, стоящая за легендой

Эти двое разнились по темпераменту, идеологии и, конечно, внешности. К тридцати девяти годам Антоний был в расцвете сил. «Он обладал красивою и представительной внешностью. Отличной формы борода, широкий лоб, нос с горбинкой сообщали Антонию мужественный вид и некоторое сходство с Гераклом, каким его изображают художники и ваятели»[390]. Это описание не имеет ничего общего с некоторыми его портретами на монетах, цель которых состояла не столько в том, чтобы передать внешнее сходство, сколько подчеркнуть определенные качества человека. Его враги считали весьма странным то, что ему нравилось одеваться, как Геракл, а подражание Александру им казалось противоречащим нормальному римскому поведению, как и поклонение Дионису, этому восточному богу «мужской извращенности».

Чем больше Антоний красовался в экзотических, если не сказать вызывающих сомнение нарядах, тем чаще его соперник Октавиан появлялся в одеждах Аполлона и Марса. Мысль о вооруженной борьбе вызывала у него отвращение. Чтобы скрыть свою худощавую фигуру, он надевал под тогой несколько пар нижнего белья. Он даже «башмаки подбивал толстыми подошвами, чтобы казаться выше»[391]. Говорили еще, что «росту он был невысокого, <…> но это <…> было заметно лишь рядом с более рослыми людьми»[392], поэтому он старался по возможности держаться подальше от высокого Антония.

Октавиану явно «недоставало шарма и щегольства и тем более мужественности Марка Антония. Хилый, болезненный, малодушный — такой тип человека легко узнаваем, как и беспощадность, которая часто идет рука об руку с малодушием. Что вызывает восхищение, так это моральная смелость и быстрое восприятие реальности»[393]. Недостаток воинственности и отваги с лихвой компенсировался острым политическим умом, полным отсутствием угрызений совести и невероятно удачным наследием.

Восемнадцатилетний Октавиан подчеркивал это наследие при каждом удобном случае. Он установил статую Цезаря в фамильном храме Венеры-Прародительницы, где также находилась статуя Клеопатры. Он расположил к себе народ тем, что в честь Цезаря устроил погребальные игры. Появление кометы за час до захода солнца в течение семи дней подряд восприняли как знак того, что душа Цезаря вознеслась на небо. Ее назвали «Sidus Iulium» в соответствии с древними египетскими поверьями, по которым души умерших фараонов поднимаются вверх из их пирамид и становятся «неугасимыми звездами». Римляне верили, что душа Цезаря превратилась в звезду, после чего ее стали изображать над его головой на посмертных портретах, в том числе над новой статуей в храме Венеры.

Как и Клеопатра, которая поддерживала связь с Цезарем, Октавиан использовал свои божественные связи, чтобы стать «divi filius» — «сыном бога», пусть даже в результате усыновления. То, что он везде и всюду называл себя именем Цезаря[394], раздражало Антония. Он как-то сказал: «Ты, парень, всем обязан своему имени»[395]. Тем не менее оставшиеся республиканцы отнеслись к Октавиану как к важному противовесу Антонию. Цицерон, все еще наивно надеявшийся восстановить республику, высказал такую точку зрения: «Выдающийся мальчик Цезарь, на него я действительно надеюсь в будущем»[396].

В то время как Октавиан стремился сблизиться с Цицероном, все еще обладавшим политическим влиянием, и завоевать к себе расположение общественности, Антоний постоянно подвергался нападкам. Когда его назначили жрецом культа Цезаря, Цицерон с пафосом произнес: «О, гнусный человек! — безразлично, являешься ли ты жрецом Цезаря или жрецом мертвеца!»[397]. Отказавшись присутствовать на заседании сената, назначенном Антонием на 1 сентября 44 года до н. э., Цицерон вновь обрушил на него критику в своих речах, которые назвал филиппиками по аналогии с обличительными речами афинского оратора Демосфена против отца Александра, Филиппа Македонского, когда тот начал подчинять себе всю Грецию тремя столетиями ранее. Тем не менее, независимо от отношения Цицерона к Антонию и Октавиану, последние двое объединились, чтобы наказать убийц, с которыми Цицерон уже встречался и советовал им занять невысокие должности на Крите и в Кирене, предложенные некоторыми сенаторами, решившими удалить их из Рима, чтобы до них не добрались приверженцы Цезаря.

Антоний продолжал осуществлять замыслы Цезаря относительно парфянского похода, направив в Сирию полководца Долабеллу, а своего младшего брата Гая — в Македонию с наказом вернуть войска, посланные туда Цезарем. Но когда в начале октября 44 года до н. э. Антоний отправился в порт Брундизий, чтобы встретить возвращающиеся войска, Октавиан понял, что силы Антония еще больше возрастут. Поэтому он немедленно послал туда своих сторонников, и ко времени прибытия Антония многие из его солдат перешли на сторону Октавиана.