Клептоманка. Надкусанное яблочко

Адрес Марка выяснили быстро, приехали на квартиру ещё быстрее. Архипов сглотнул, когда увидел подозреваемого. На войне он многое повидал – ранения, увечья, оторванные конечности, но чтоб такое, не доводилось. Марк Климчук представлял собой зрелище не для слабонервных. Лицо этого высокого мужчины, человек-гора не иначе, было изуродовано. Огонь пощадил небольшой участок правой стороны лица и глаза, всё остальное превратилось в бугристо-красную массу, кое-как собранную врачами. Я его слепила из того, что было – песня как раз про него. Только глаза, яркие, кофейно-золотистые, оживляли лицо-маску.

Следователь огляделся. Хозяин квартиры жил скромно, не шиковал, но выглядело всё чисто, аккуратно и практично. Мягкая мебель со сменными чехлами, старенькая гедеэровская стенка, от родителей, поди, осталась, отполирована, ни пылинки, ни былинки. Для одинокого инвалида с собакой удивительное явление.

– Верёвку и мешок зачем приобрели? – Архипов положил на полированный стол вещественные доказательства, найденные в кладовой.

– Это не моё.

– А чьё?

– Не знаю. Впервые вижу эти вещи.

– Где Вы были прошлой ночью? – спросил Архипов.

– Дома. А в чем, собственно, дело? – возмутился человек-гора.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– Чарли может, – кивнул подозреваемый на пса. Спаниель, как будто почувствовал важность момента, залаял в защиту хозяина. Ещё как могу! Гав!

– Показания собаки к делу не пришьёшь. Зачем Вы приезжали к Илоне Хабаровой в санаторий?

– Повидать хотел.

– Вы – один из последних людей, которые видели Хабарову живой, – с нажимом произнёс следователь.

– Что?! Она умерла?

– Собирайтесь. Вы задержаны по подозрению в убийстве.

* * *

Ники прикрыла глаза и словно провалилась во времени и в пространстве. Солнце слепило, а навстречу ей тянул руки большой бородатый мужчина с добрыми глазами, иди скорей ко мне, малышок, иди, иди – папа. Сначала колючки бороды щекотали нежную детскую кожу, Ники хохотала. Потом сильные руки подкидывали её к солнцу, вокруг зеленел парк, и гуляли люди. Мама сидела на скамейке и периодически охала, осторожно, не урони. Ники взвизгивала от удовольствия, от простого детского счастья, когда все, кого ты любишь, рядом. Потом они сидели в летнем кафе, ноги болтались под столом, не доставая до пола. Ники маленькой ложечкой выхватывала белое мороженое из железной вазочки на чёрной пластмассовой ножке, быстро облизывала, глотала и тянулась к следующему шарику. Не части, малышок, горло заболит.

Ники открыла глаза. Мама с трубками в естественных и искусственно проделанных отверстиях тела, лежала на больничной койке и периодически стонала. Девушка инстинктивно схватилась за живот. Видимо, обезболивающие перестали действовать, и брюшную полость женщины раздирала дикая боль. Ники физически ощущала, когда матери становилось хуже.

Нужно позвать медицинскую сестру. Или уже священника? Девушка не знала ответа. И посоветоваться ей было не с кем. Кроме матери, у Ники никого не осталось.

Любовь зла, полюбишь и пожарного

Регина Ростоцкая открыла глаза. Сегодня кошмары не снились, и на том спасибо. Девушка погладила резную спинку кровати. Старинная мебель несла в себе особую энергетику. Эта – хорошую, заряжающую на весь день. Она сама над ней поработала, над нужной энергетикой. Стоит только прикоснуться, но не просто так, а с определённым настроем, и антиквариат поделится с тобой доброй силой. Не зря девушка потратила на неё время и деньги, чтоб отреставрировать, восстановить первоначальный вид.

Дом, доставшийся ей от тётки, раньше принадлежал известным в городе купцам, торговавшим древесиной и мануфактурой. Жило себе семейство, пили купцы чай из пузатого самовара, вприкуску с сахаром и клюквенным вареньем, и даже не догадывались о революциях, которые сгноят их где-то в Сибири, сотрут из людской памяти, как ластик карандашные наброски неумелого художника.

Архипов спал с видом сытого, сухого младенца, раскинулся вольготно. Регина осторожно поцеловала его в плечо и ушла из спальни. Привела себя в порядок, умылась, пошла готовить завтрак. Сегодня будут сырники. Руслан их обожал. Однажды даже пальцы облизал, когда невеста отвернулась. Но она всё равно заметила и улыбнулась. Отражение в оконном стекле выдавало плохие манеры лучшего следователя Старграда. А Регина каждый раз радовалась, как ребёнок новой игрушке, когда жениху нравилась её стряпня, и старалась ещё больше его удивить, побаловать.

– Доброе утро, Гриша. Как спалось?

Ворон теперь спал в гостиной, на любимом буфете, а не на изголовье кровати, как раньше, до появления у хозяйки личной жизни. Деликатная птица.

"Не жалуюсь."

– Ты что такой сердитый? А, ну-ка лети сюда, гладить буду. И всю сердитость твою разглажу.

Гриша поворчал, но всё-таки спустился с буфета, подволакивая сломанное крыло. Сел Регине на руку и прикрыл чёрные глазки.

"Не понимаю, чему ты радуешься?"

– Как чему? Хорошему дню, доброму утру, жизни, наконец.

"Ты убийцу нашла? Нет. Друга джигита из тюрьмы вызволила? Тоже нет."