Клер

— Вы виделись с Фернаном? Он рассказывал обо мне?

Она кивнула, а затем погрузилась в задумчивость, замкнулась в себе, так что вскоре я вынужден был ее покинуть.

Назавтра я узнал, что она уехала. Позднее она писала мне из Лондона. Об истинных причинах ее внезапного отъезда мне оставалось только догадываться.

V

Мы постигаем жизнь через себя, через собственный опыт, передать этот опыт невозможно. Человек бесконечен и не поддается отображению. Однако писать меня понудило отнюдь не самонаблюдение. Почти все мои мысли и чувства пришли ко мне извне, главным образом от небольшого круга близких мне людей. Судьба моя бывала так тесно переплетена с судьбою близкого мне человека, что я не осознавал, где я, а где он; я жил его жизнью, как он моей; и более того, его поступки всегда казались мне правдивее, человечнее, честнее, нежели мои собственные движения.

Я много расспрашивал Лорну, дабы лучше понять себя. Эта гордая, победоносная женщина, эта реалистка построила свою жизнь на самообмане, и обнаружила его слишком поздно, что и повергло ее в растерянность: таков смысл ее отъезда. Ей не следовало со мной встречаться. Не надо торговаться с жизнью, дабы заполучить от нее лишь совершенное — ты сам себя многого лишаешь. Богатство жизни — в ее полноте, пусть смутной и беспокойной. Не пытайтесь удержать на ладони каплю незамутненной воды: она безвкусна.

Человек слишком мало знает о жизни, чтобы распоряжаться ею по своему усмотрению, когда оберегаешь свое счастье, довольствуешься слишком малым. Человека спасает инстинкт. Люди не заботятся о счастье. Они лелеют мечты, задумывают дела, которые в проекте всегда удаются, но только человек никогда не останавливается на проекте, как не останавливается на первом поцелуе, на покойном досуге, в полюбившемся месте. Он непременно стремится воплотить свои идеи, реализовать их, рискуя потерпеть неудачу.

После встречи с Лорной я все явственней ощущаю, что соображения, которыми я руководствовался в последние годы, когда, оберегая нашу любовь, сохранял дистанцию между собой и Клер, были ошибочными. Бывает так: в один прекрасный день мы обнаруживаем, что направление наших мыслей переменилось, и воспринимаем это как должное. Следовало бы ожидать потрясения, но его не происходит, потому что мы уже подготовлены более глубинными, порой подсознательными изменениями.

* * *

В эти мягкие дождливые январские дни в Шармоне набухли почки, цветут анемоны и примула, кажется, весна совсем близко… Но в одно прекрасное утро мы обнаруживаем за окном мир из гипса, хрусталя и стылой земли, из которой словно бы ушла жизнь. Под розовым небом, вдыхая ледяной воздух, чувствуешь себя замкнутым в онемевшем пространстве, отрезанным от прошлого.

Засунув одетые в перчатки руки в карманы пальто и выдыхая пар задубелым от холода ртом, я энергично шагаю по парку, гляжу на посаженные Крузом деревья: высокие степенные кедры, надменные воздушные дубы и вязы на фоне нежных красок неба, на удивительно зеленые, подернутые инеем лужайки.

Согретый быстрой ходьбой, я останавливаюсь посмотреть пораженный молнией тополь; на месте ранения лопнула кора, и проступает наружу белая плоть; я помню ту знойную, залитую лунным светом летнюю ночь, ясную-преясную, с одним-единственным дымным облачком; и вдруг шквал и ослепительная вспышка, с треском обрушивающаяся на дерево рядом со мной.

Ход наших мыслей непредсказуем, как сон. Неожиданно я вспоминаю, что совсем перестал заниматься делами Клер. Я уже давно намеревался предпринять кое-какие шаги для того, чтобы обеспечить ее будущее после моей смерти.

Я возвращаюсь в дом и поднимаюсь по лестнице все тем же бодрым и решительные шагом, каким ходил по саду: слышу шум воды в ванне, приглашаю Клер на прогулку и отправляюсь ожидать ее в библиотеке.

В библиотеке тепло; прикрыв дверь и глубоко вздохнув, я достаю бумагу и пишу распоряжения на случай моей смерти, кажущиеся мне вдруг чрезвычайно важными.

Документ, который я составляю, то и дело прерываясь, чтобы вспомнить нужную фамилию или проверить цифры, — предполагает мое исчезновение, и в то же время я как никогда далек от мысли о своей смерти, оттого, видно, что слишком поглощен работой. Однако у меня тяжело на душе, поскольку я думаю о смерти Клер. Если она умрет, окажется, что я ее совсем не знаю. Разве что видел мельком. Она для меня лишь прекрасное видение.

Слышны ее шаги в коридоре. Оставляю свое письмо на столе и выхожу к ней. Пока она надевает перчатки, я укутываю ее поверх шубы шерстяным шарфом. Едва мы выходим на улицу, студеный ветер зажимает нам рот. Тросточкой я указываю на аллею, защищенную от ветра дубами и оранжереей.

Ветер стихает.

— За несколько дней до смерти, моя мать… — говорю я. — Я тебе об этом не рассказывал… Я пообещал матери жениться на тебе…

Я ждал, что она удивится. Она молчит.

— Не можешь же ты вечно жить одна, — продолжаю я. — Это тебе не на пользу.

— Я не жалуюсь. Я довольна жизнью. Ни о чем не прошу.