Клер

Пока я разглядываю спускающуюся в лифте даму в черном с очень прямой спиной и лицом брезгливым и мечтательным, Лорна оказывается рядом. Я протягиваю к ней руки и замираю, ослепленный, потому что вижу перед собой и внезапно узнаю давно забытое лицо, улыбку и яркий блеск голубых глаз, словно бы помолодевших от серебристого отсвета волос. Она направляется к дивану, я иду за нею, с удивлением глядя на незнакомую солидную и величественную даму.

— Это ваша шляпа?

— Вы догадались? Я заняла место. Но в послеобеденное время холл обычно пустует.

Я чувствую на себе ее пристальный взгляд. Она молчит, изучает меня с некоторой даже суровостью.

Когда я увидел Лорну, передо мной осветился на мгновение совершенно отчетливый образ прежней девушки. Вспыхнул и погас. Девушка была несомненно этой самой женщиной, но не такой определенной, более затушеванной, слепленной из иного мягкого и легкого вещества. Годы наделили ее блестящими умными глазами, под испытующим взглядом которых я робею, пышными формами, трогательными морщинками в уголках глаз, горделивым, неприступным видом. Жизнь, возможно, даже украсила ее… Выглядит она удивительно юно, то ли тип лица у нее такой, то ли ее молодит белизна красивых седых волос; улыбка всякий раз высвечивает в ее чертах мгновенно рассеивающийся призрак двадцатилетней девушки, ошеломивший меня в первую минуту.

— Только не вспоминайте, пожалуйста, ту девушку, мне кажется, я скорее похожа на ее бабушку! — говорит она, смеясь, и добавляет: — Я прожила хорошую жизнь. Превосходную. Я счастлива. Это я и хотела вам сказать, затем и приехала.

— Вы не вышли замуж?

— Нет.

— Вы… любили?

— Я любила только вас.

Я отвожу глаза, словно бы не слыша ее. Эти слова она произносит спокойным, чуть ли не безразличным голосом, будто сообщает постороннему некий факт, не имеющий к нему никакого касательства.

Я напоминаю ей о встрече у госпожи Дево, уроках Куртуа, вспоминаю какое-то ее платье, как сейчас вижу его на балконе, где мы частенько укрывались после обеда, потихоньку притворив за собой дверь. Она все это помнит. Она приводит детали, слова, эпизоды, не сохранившиеся в моей памяти; иногда мне удается вставить подробность, которую она забыла, — так совместными усилиями мы воссоздаем то далекое время. От какой-то забавной мысли глаза ее вспыхнули, засмеялись, и прежняя девушка снова возникла передо мной. Я беру ее за руку:

— Вы очаровательны.

Пальцы ее холодны и неподвижны, их не согревает заразительное сияние глаз и ласковое тепло, с которым она говорит о нашей весне.

— Я вас тогда очень любил, — продолжаю я, оправдывая свой порыв.

— Нет, вы меня не любили. Уж во всяком случае не задумывались над этим и не говорили мне. Помните, как весело мы простились. «Ничего не жалейте!» — крикнула я вам. Я хотела сказать: «Ни о чем не жалейте!» Теперь я знаю французский намного лучше.

Возможно, она права, но если я и не любил ее тогда, то теперь прекрасно понимаю, почему она мне нравилась.

— Я женился спустя насколько лет после вашего отъезда, а надо было мне жениться на вас.

— Нет, Жан!.. Я бы не согласилась. У меня очень покладистый характер… Я была бедна, была богата… жила в разных странах, приноравливалась ко всему… Но при этом всегда оставалась нетерпимой к врагам. Выйдя за вас, я получила бы в вас врага. — Она встает и произносит, с трудом переводя дыхание: — А теперь ступайте! Приходите завтра.

— Как, уже все?

— До завтра. Мы много говорили сегодня… Мне нужно все обдумать… И потом, я привыкла к одиночеству… Разговоры меня утомляют… Дайте мне побыть одной… — и в ответ на мой недоверчивый взгляд она добавляет: — К тому же у меня назначена встреча. Я хочу посмотреть Париж. Вечером я иду в Театр-Франсе.

Я чувствую, что последние и вроде бы наиболее убедительные доводы неискренни. Чистосердечным было как раз первое ее движение, которому я поначалу не поверил. Прощаюсь до завтра.