Клетка

— Малыш, — сжимаю пальцы той руки, где нет катетера, — как мне жаль, что я не смог уберечь тебя от всех пуль. — рука холодная у неё, но хотя бы не ледяная. — И ты просила не оставлять тебя, а сейчас я прошу. Приходи в себя, Лисёнок, у нас с тобой ещё столько дел.

Может быть, это просто нервный тик, но мне кажется, её пальцы шевельнулись. Поднимаю глаза, всматриваясь в лицо, и вижу, как дрогнув, поднимаются её веки.

— Любимая, — только неимоверное количество трубок мешает мне стиснуть её в объятиях. — Ты очнулась, милая, — я бы и рад подняться, но швы на спине могут разойтись.

— Ещё рано экстубировать её, пока мы не уверены, что в норме показатели после воспаления.

— Главное, что она пришла в сознание, — отзываюсь я доктору, а после вновь поворачиваюсь к Ваське. — Я буду рядом, родная, этажом ниже, а может, скоро и рядом совсем. Главное, поправляйся, любимая, ты нужна мне, — наклоняю голову и прижимаюсь губами к холодным пальцам девушки. Она же сжимает пальцами мои, словно не желая отпускать.

— Всё, ей надо отдыхать.

— Я вернусь завтра, малыш, — отпускаю её руку и вижу страх в голубых глазах. Но слишком быстро её снова погружают в сон.

По возвращении в палату рассказываю матери, что Василиса пришла в себя, но ещё остается в реанимации. Тут уже и мои процедуры, и перевязки подходят, и на какое-то время я выпадаю из реальности. Видимо, даже такие элементарные действия, как подъем и спуск на инвалидной коляске, в моём состоянии оказываются слишком утомительными. После перевязки я отрубаюсь.

В больнице я провожу неделю, прежде чем меня выпроваживают домой, а вот Василиса задерживается, и через две недели моего Лисёнка только переводят в обычную палату. После событий в “Лофте” поднимается целая волна арестов коррумпированных чиновников, кто так или иначе был связан с Андреем Ерошиным. Исаковский лишь один раз набирает мне, чтобы сообщить, что эта гнида жив и сядет надолго не только за торговлю, но и за покушение на жизнь.

— Ты сегодня поедешь в больницу? — спрашивает меня мама, готовя что-то на кухне. Это настолько дикое зрелище, что я даже на мгновение забываю ответить на вопрос, пытаясь вспомнить, когда она готовила мне в последний раз. И не могу. Даже до ухода в армию, сопливым юнцом я сам себе готовил чаще всего. Она хоть и не пила тогда, но всё же отстранилась от домашних дел.

— Саша?

— А? Да, я еду сейчас в клинику, навещу Василису, а потом в контору.

— А что же будет дальше, сынок?

— Дальше я займусь квартирой, которую ты сдуру отдала этим риелторам.

— Саша, я же уже объясняла, что ни при чем…

— Да-да, ты божий агнец, которого обманули и надурили. А не скажешь, почему ты не позвонила мне сама?

— Мне было стыдно, — мать отворачивается, и я вижу, как судорожно она делает вдох.

— Прости, сейчас это уже неважно, надо думать, как вернуть квартиру. Ладно, я поехал.

— Передавай привет Василисе.

— Ага, — запихиваю в рот булочку и выхожу из дома.

Снег уже растаял, и в хорошую погоду здесь можно вполне приемлемо проехать, не качаясь на колее. Что для меня хорошо, потому как раны не до конца затянулись.

— Где моя рыжая птичка? — захожу в палату и опускаю на стол возле стены новый букет. Нет, не розы, это слишком банально. Я приношу Василисе какие угодно цветы, кроме роз.

— Изнемогает от желания самостоятельно уже сходить в туалет, — ворчливо отзывается Васька с кровати.

— Тогда я не смогу носить тебя на руках, — подхожу ближе и накрываю её губы своими. — Я успел соскучиться, Лисёнок.

— И я скучала по твоим губам и рукам и ещё хочу домой.

— Милая, как только врач разрешит, я заберу тебя, но не в твою квартиру…

— Почему это?

— Потому что ты моя, — поправляю волосы девушки, убирая кудрявую прядь за ухо ей. — И ты призналась, что любишь меня.

— Не помню я такого, — но яркий румянец на щеках выдает её с головой.

— Правда что ли? Может быть, это была какая-то другая танцовщица “Лофта”?

— Ты… невозможная задница, Ворошилов!

— Что?

— Зачем издеваешься над больным человеком? — дует губы рыжая.

— Я люблю тебя, — уже без смеха и даже улыбки произношу и вновь целую любимую. — А ты меня, я помню и знаю это. Но, может быть, ты повторишь?

— Вот ещё!

— Ну, что тебе стоит? — бодаю её носом в щеку. — Повтори или надо, чтобы меня снова подстрелили, чтобы ты смогла себя пересилить… — не успеваю я договорить, как слышу сопение девушки, а отстранившись, вижу в её глазах слезы. — Вась?

— Никогда больше не смей так со мной поступать!

— Но я же не специально, к тому же до конца мне не удалось защитить тебя.

— Я люблю тебя, — она прижимает ладонь к моей щеке.

— Ну вот, не смертельно ведь, — улыбаюсь, но целую свою девочку снова.

— Вижу, ваше присутствие действует хорошо на нашу пациентку, — насмешливый голос доктора от дверей заставляет меня отстраниться.

— Как дела, доктор? — улыбается Василиса, а мне же приходится сжать зубы, особенно когда врач откидывает покрывало, рассматривая затягивающийся шрам.