Клетка. Грудная клетка (СИ)

...Я помню, как собрал все вещи за две минуты. Маниакальный страх заставляет тело работать быстрее, чем я успеваю подумать. Даже сейчас, вспоминая об этом, мне кажется, что все это произошло только что. Когда школьный год закончился, и я сказал отчиму, что уеду. Половина вещей уже была собрана – я знал, что в любом случае не останусь с ним. Он был разорен беспробудным пьянством, денежными махинациями и всей этой прочей политической ерундой. Я сказал, что не останусь. Тот, кого я раньше называл папой, ударил меня бутылкой по голове и швырнул на диван, бормоча на родном языке, что я его достал. Что это единственный способ приручить меня. Я вырываюсь, уже намеренно даю ему сдачи, но он гораздо сильнее – черт, почему я не ходил в тренажерку – и тянет руку в моим джинсам. А потом снова удар по голове стеклянной бутылкой, и дальше всё как в тумане.

“Смотри, ну, посмотри же, как я каждую ночь с самой высокой крыши с трёх прыжков, обжигаясь, сдираю звёзды нам в подарок. Я уверен, что однажды достану тебе самую яркую, самую особенную”.

...я сдираю засохшую кровь с ладоней и вспоминаю его лицо: испуганное, разочарованное. Мои действия резкие, быстрые, четкие, словно продуманные, когда этот...папа...хотел залезть ко мне в трусы. Его последний крик перед смертью до сих пор стоит у меня в ушах.

...новый мир, новое что-то. Здесь все совсем не так, как дома. Я привыкну, я справлюсь. Деньги есть, а вот знания России нет. Но я сообразительный, быстро придумаю что-нибудь.

“Когда мне больно, я особенно остро чувствую, что жив. Каждый вечер я жму кулаки, я бешусь, я лезу на стену. И это все, знаешь, моё, чёрт подери, больное сердце, от него уже не отломаешь кусок. Поздно. Я как посмотрел на тебя, так я сразу спятил”.

...меня ограбили. Не в первый раз. Вокзал стал мне родным. В милиции меня знают в лицо, каждый раз улыбаются, снова и снова (сами же, нарочно!) загребая меня в обезьянник. А по ночам я тайком пробираюсь в тренажерный зал. Разбить окно или найти то, на котором нет сигнализации – не проблема.

...этот город такой вонючий. Грязный, бешеный. Там, на лавочках в ожидании поездов, говорят правду, потому что им не от кого скрывать свою сущность. Ведь они уезжают отсюда. Они правы, Москва – сборище дьяволов. Здесь за кусок хлеба тебя продадут в рабство, потому что выгоду тут ищут во всем. Каждый – потенциальный источник доходов.

“Первым стал абсолютно совпадавший с запахом шарфа и духов запах девушки, вторым – собственная реакция на ее близость: страсть и похоть. Не к абстрактному женскому телу, а именно к этой девчонке, упрямо отворачивающей лицо и брезгливо морщившейся, когда он касался ее”.

...помню, как меня вырвало, когда я впервые увидел геев, которые трахались в какой-то подворотне. Это сразу напомнило о Жане, этом гребаном, но уже мертвом, отчиме, и оттого мне рвало. И так потом приступы тошноты возвращались каждый раз, стоило увидеть потом геев.

...они снова загребли меня. Ночь, которая сначала показалась мне одной-из-сотни-таких-же, заставила меня бояться. Всего пара месяцев тут, и я надеялся забыть о том, что натворил. Расследование в этом блядском Париже установило виновного без труда. Ещё бы, я сбежал с места преступления, оставив кучу отпечатков и улик.

...Минск гораздо лучше Москвы. Хотя бы потому что здесь геев меньше в десятки раз. Вокзалы, правда, холоднее. И я опять в обезьяннике. Хоть бы тут не прознали об убийстве. О побеге я никому не расскажу, но ноги болят, я же не весь путь на транспорте добирался.

...я безумно скучал по цивилизации. Ох, здесь постоянно драки. Мое тело похоже на один сплошной синяк. Нашлась на вокзале одна старушка, которая приютила меня. Душ, мягкая кровать. Я жил с ней, и это было замечательно. Вот только она не требовала денег, и моё патологическое недоверие играет свою роль.

“И был человек, а остались лишь желчь и стыд. И хочется рассказать, что его гложет, но боится, что слова сделаются пустыми – поэтому молчит, не говорит, прячется в душном классе, запрещает любое упоминание о себе, прогоняет всех. Да и рассказать, в сущности, не о чем – ему нечего рассказать о себе – все одно: все, что есть у него – только имя, и он знает, что без имени от него не останется ничего”.

...они предложили что-то. Я хочу жить иначе, но не получается. Жалость к себе затягивает, топит. И я хочу убежать от этого, поэтому беру что-то, похожее на таблетку, и запихиваю подальше в глотку. А дальше – радужный туман. Это прекрасно. Эйфория делает меня абсолютно счастливым. Я хочу ещё.

...я не хотел обворовывать ту бабульку. Такая добрая, а украл у неё все и сбежал. Чтобы кайфовать, чтобы не думать ни о чем. Какие-то притоны, я даже не помню, что там было. Того, кто давал мне наркотики, звали Кириллом. Как-то под кайфом он сказал мне, что он мой брат.