Клеточник, или Охота на еврея

Юбилейный день выпал на субботу, 20 апреля. Утреннее солнышко, нечастый апрельский гость столицы, приветствовало Ефима Романовича Фогеля в просвет оливковых штор его уютной спальни — она же кабинет. «Как обещало, не обманывая, проникло солнце утром рано косою полосой шафрановою от занавеси до дивана…» — начал было про себя декламировать Фима, но осекся, вспомнив, что это стихотворение обожаемого Пастернака приводит лирического героя на кладбище, о котором в такой день думать вовсе не хотелось.

Хотелось поваляться и повспоминать. Но привычка вставать рано и нестерпимый аромат кофе, доносившийся из недр квартиры, вогнали Фогеля в махровый халат и препроводили на кухню.

Юлька.

(«Это ты, моя славная девочка, с двумя островками сединок на висках, слегка округлившимся лицом, милыми морщинками у глаз и от уголков рта, — ты входишь ко мне, раскрыв объятья! Любишь меня, пентюха, все эти тридцать пять лет. Пусть уже другой, безмятежной, родственной, материнско-сестренской, опекающей, благодарной, дружеской любовью, — это ты, моя милая, идешь поздравить и поцеловать меня в нос и потом в губы, в этой странной и всегда умилявшей меня последовательности»).

Серебристая подарочная упаковка интригует. Восторг: компактный магнитофон, проигрывающий DVD — диски и записывающий на них. Куча денег, наверное. «Одолжила у сына Сашки или выщипывала из семейного бюджета?»…

… Теплые Юлькины губы, чуть потускневшая зелень глаз… Видит — понравилось… Рада…

«И я счастлив, что ты со мной. Сейчас ударюсь в слезу. Старый сентиментальный слизняк…»

На столе расположился дивный Юлькин «оливье» и любимые пирожки с мясом по рецепту покойной тещи Клары Петровны. За этот шедевр с чуть сладковатым тестом Фима прощал даже ее фантастическое занудство и неистребимую тягу научить их с Юлькой жить «как все люди». Снисходительность давалась непросто: престарелая Клара Петровна (царство ей небесное!) последние пятнадцать лет перед кончиной почти не выходила из дома и мало с кем общалась ввиду крайней слабости тела, слуха и зрения. Соответственно, ее осведомленность о жизни людей корнями уходила в послевоенное лихолетье.

Рядом с кофейником заботливо возлежала утренняя газета «Мысль» последней полосой кверху. Там должен быть новый кроссворд и ответы на предыдущий, что был в среду. Юлька делала приятное: Фогель давным-давно не перечитывал свои «произведения», коих насочинял тысячи, но любил удостовериться, что все на месте. А сегодня так и вовсе особый случай. Редакция расщедрилась на короткое поздравление по случаю юбилея в подвале полосы. Заголовок вышел малость вычурный: «Ефим Фогель: «Жизнь — это бесконечный кроссворд…»

Далее текст:

«Таково любимое изречение нашего постоянного многолетнего автора Ефима Романовича Фогеля. Сотни его кроссвордов помогают нашим читателям расширить кругозор и полезно провести часы досуга. Редакция поздравляет Е. Фогеля с 60-летием и желает ему творческих успехов».

Миленько! Скромненько! Стереотипненько, но все равно приятно! Давным-давно не пробуждавшееся тщеславие вдруг встрепенулось, пощекотало, впрыснуло крови в капилляры щек. Вот она, та оптимальная степень публичности, на которую сегодня готов был Фима после стольких лет «явочной», лабораторной, чаще безымянной работы на специфической журналистской стезе. И славно! Что еще надо, чтобы спокойно встретить старость, как говорил Абдулла из «Белого солнца пустыни», — Фогель обожал этот фильм и пересматривал всегда, когда тот объявлялся в телепрограмме.

Немного разволновался… Вовремя Юлька ушла к себе в комнату прихорашиваться. Таблеточка от давления заботливо краснела рядом с желтой витаминкой в круглой пластмассовой коробочке — Юлька никогда не забывала пополнять ее.

Фима придвинул коробочку, подцепил таблетку. Сквозь прозрачное донце, оказавшееся как раз над разделом «Ответы на кроссворд, опубликованный 19 апреля», померещилось нечто. Фима отодвинул коробочку, пригляделся и замер с зажатой между пальцами таблеткой, так и не донеся ее до языка.

Он смотрел на слово под номером 9 раздела «По горизонтали», как внутренним взором разглядывают галлюцинацию, с интересом ожидая, когда же она сгинет.

Слово не таяло, не исчезало как симпатические чернила на свету.

Слово реально торчало в тексте ответов с ошарашивающей нелепостью и неуместностью. Такого слова здесь не могло быть, потому как при нынешнем политическом климате в России его не могло быть в принципе, ни при каких обстоятельствах в кроссвордах вообще, а в фогелевском — тем более.

Это слово было фамилией. Той фамилией, которая в последние два года, после избрания нового главы государства, появлялась на газетных полосах и в телерепортажах крайне редко, куда реже президентской, но вызывала трепет и уныние у всех, кто еще не расстался с мечтами о демократии западного типа.