Клеверное поле

Игорь перешёл железнодорожную линию, он шёл и улыбался, думая, что станционная сторожиха, должно быть, очень добрая женщина. Узкий просёлок зарос по сторонам высоченной полынью, горьковатый аромат её мешался с другими незнакомыми запахами, свежими и пьянящими. За полынью огоньки изб пропали, и он было решил, что заплутался, но неожиданно вышел к посёлку, к приземистым строениям с огородами в путанице тёмных плетней.

Долговязый костистый Микеша не удивился гостю и без долгих расспросов сказал:

— Подушка в мазанке есть и дерюжка стелена. Курить там никак нельзя — сено сложено.

Игорь постеснялся спросить об ужине, сидел на брёвнышке недалеко от мазанки и курил, заглушая сигаретой голод. Скоро луна пробилась на наволочном небе, высветив необъятный простор, и простор этот поразил Игоря, городского жителя, привыкшего видеть небо в промежутках между крыш. Он словно бы вдруг оказался в другом мире, в котором можно верить в сказочных великанов, неторопливо расхаживающих под высоким небом, свободным от паутины проводов и ничем не ограниченным.

Уснул он перед рассветом, ненадолго пробудился от мирных звуков: тягучего мычания коров, посвиста кнута и голосов женщин, провожающих стадо. Опять заснул, и ему приснилось клеверное поле, горящее каплями влаги, он будто бы клал на холст торопливые мазки, но руки отчего-то немели. Стараясь оживить их дыханием, он стонал.

— Захворал, что ли? — прервал кошмар голос станционной сторожихи. Она стояла, вырисовываясь тёмным силуэтом в дверях мазанки. — Вчера-то чего не поел? Микеша сам и не догадался…

Завтракали они вдвоём парным молоком и пшённой кашей. Хозяйка сказала, что Микеша работает на тракторе, пора сенокосная, да вот беда, лето выдалось дождливое и кладёт дождичек травы. Утро опять было пасмурным, с мелкой водяной пылью, но Игорю ясно представлялось за обложными тучками золотое кипение, которое, хоть к полудню, обязательно зальёт землю. Он заторопился на вчерашнее место у железной дороги, выложив на стол червонец. Хозяйка удивилась:

— Видно, долго у нас жить собрался?

— Не прогоните, поживу день-другой. Писать хочу.

— Куда же в непогодь да без плащишка?! — забеспокоилась хозяйка. — На вот куфайку. Моросит вроде маленько, а прошибёт до косточек.

Игорь с благодарностью накинул на плечи засаленную телогрейку и ушёл узким просёлком к железнодорожному полотну.

День разгуливался, тучи уплыли на запад, сначала робко проглянуло бледное солнце, став постепенно спелым и жарким, и влажный, ослепляющий блеск рассыпался по травам. Игорь, заранее приготовив палитру, начал писать. Не было вчерашних лиловых туч с позлащёнными рваными краями, но помнились их оттенки. К вечеру он вернулся к избе сторожихи, неся картину в откинутой от бедра руке, боясь смазать краску.

Микеша вернулся с работы, сидел на завалинке, мусоля потухшую «беломорину». Игорь поставил картину рядом с ним и, разглядывая, отошёл на несколько шагов.

— Картинка-то красивая, — заключил Микеша. — И зачем только кормовые травы рисуешь, нарисовал бы море, поинтересней ещё чего…

Он был прав: картина была красивой, только красивой, и не было в ней той чудесной живости, ощущения, поразившего Игоря. И опять он достал мастихин.

Микеша удивился:

— Зачем портишь? Тебе ненадобна, так мне отдай, на стенку повешу.

— Возьми, — сказал Игорь. — У меня есть в запасе полотно.

— В городе-то много ли платят за картинки? — поинтересовался Микеша.

— Нормально платят — жить можно.

— И квартира есть?

— Есть.

— Вот люди! — хмыкнул Микеша. — Всё-то у них есть, а маются, выдумывают… Так и будешь рисовать, пока самому по душе не придётся?

— Так и буду.

— Мне бы вот деньжат прикопить, избу в Тоцком поставить, жениться…

— А дальше что? — поинтересовался Игорь. — Что дальше?

— Как что? Жить буду.

«Как всё просто, — подумал Игорь, — просто и хорошо без мучительных исканий, без терзающего разочарования. Жить, обедать, ужинать, смотреть телевизор, растить детей. Должно быть, для счастья достаточно довольствоваться тем, что достижимо без терзаний. А он? Несчастлив, что не может перенести на полотно буйство красок на цветущем поле. И будет ли это его Главной Картиной или спустя время появится вторая, третья… Почти все великие художники прошлых столетий оставляли после себя людям радость. Чужим людям. Муки и нищета доставались их близким при жизни».

— Жена, поди, недовольная — мотаешься от дома далеко, — сказал Микеша.

Жена? Игорь вдруг увидел лицо её и руки, придерживающие на коленях болезненного мальчика. «Ты жесток! — произнесло видение. — Ты равнодушен ко всему, кроме своих проклятых красок!» Игоря не тронуло мысленное видение, всё потеряло смысл, всё сейчас осталось в другой плоскости жизни, и существовала одна картина. Он равнодушно подумал: одержимые должны оставаться одинокими, чтобы никому не приносить огорчений.

Игорь прожил на разъезде около двух месяцев, днём писал, вечером же долго сидел на пороге мазанки, наблюдая угасание просторного неба. Ночь затопляла степь и посёлок, избы тогда становились похожими на невиданных зверей, сонно уткнувших тупые морды в лапы.