Впрочем, до поры до времени сверхгуманность советских законов компенсировалась неформальными способами. Составлявшие большинство населения крестьяне испокон веков привыкли защищать своё имущество, не прибегая к помощи официального правосудия. Надрать уши соседскому мальчишке, залезшему в сад за яблоками. Или забить всем миром насмерть конокрада. Незаконно, но действенно.
Однако в результате коллективизации образовался обширный массив общественной собственности. Общее — значит ничьё. Новоиспечённые колхозники, ревностно защищавшие своё имущество, как правило, не горели желанием столь же рьяно заботиться о колхозном добре. Мало того, многие из них и сами норовили украсть то, что плохо лежит.
В письме Л. М. Кагановичу от 20 июля 1932 года Сталин так аргументировал необходимость принятия нового закона:
«За последнее время участились, во-первых, хищения грузов на железнодорожном транспорте (расхищают на десятки млн руб.); во-вторых, хищения кооперативного и колхозного имущества. Хищения организуются главным образом кулаками (раскулаченными) и другими антисоветскими элементами, которые стремятся расшатать наш новый строй. По закону эти господа рассматриваются как обычные воры, получают два-три года тюрьмы (формальной), а на деле через 6–8 месяцев амнистируются. Подобный режим для этих господ, который нельзя назвать социалистическим, только поощряет их по сути дела настоящую контрреволюционную «работу». Терпеть такое положение немыслимо».[200]
Разумеется, воровство должно караться. Однако меры наказания, предусмотренные Постановлением от 7 августа 1932 года, выглядят чрезмерно суровыми (сам Сталин в цитированном выше письме назвал их «драконовскими»). Если исходить из буквы Постановления, основной мерой наказания за хищение грузов на транспорте, равно как и за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества должен был стать расстрел с конфискацией имущества, и лишь при наличии смягчающих обстоятельств — 10 лет заключения.
Как же обстояло дело на практике? Итоги применения закона с момента его издания по 1 января 1933 года по РСФСР выглядят следующим образом: к высшей мере было приговорено 3,5 % осуждённых, к 10 годам лишения свободы — 60,3 %, и ниже 36,2 %.[201]
Из числа последних 80 % осуждённых получили приговоры, не связанные с лишением свободы.[202]Следует отметить, что далеко не все приговоры к высшей мере приводились в исполнение. Так, к 1 января 1933 года общие суды в РСФСР вынесли 2686 смертных приговоров по Постановлению от 7 августа. Кроме того, на РСФСР приходится изрядная часть приговоров, вынесенных линейными транспортными судами (812 смертных приговоров в целом по СССР) и военными трибуналами (208 приговоров по СССР).[203]
Однако Верховный суд РСФСР пересмотрел почти половину этих приговоров. Ещё больше оправданий вынес Президиум ЦИК. По данным наркома юстиции РСФСР Н. В. Крыленко, на 1 января 1933 года общее количество людей, казнённых по закону от 7 августа на территории РСФСР, не превысило тысячи человек.[204]17 ноября 1932 года Коллегия наркомата юстиции РСФСР приняла решение ограничить применение статьи 51 УК РСФСР, разрешавшей выносить приговоры ниже нижнего предела, предусмотренного законом за совершение данного преступления. Отныне право применения ст.51 было предоставлено лишь краевым и областным судам. Народные суды в тех случаях, когда они считали нужным смягчить меру наказания ниже предела, должны были ставить об этом вопрос перед областным или краевым судом.[205]
В то же время Коллегия указала, что в каждом отдельном случае привлечения трудящегося за мелкие хищения надо подходить дифференцированно и при особо исключительных обстоятельствах (нужда, многосемейность, незначительное количество похищенного, отсутствие массовости подобных хищений) дела могли прекращаться в порядке примечания к ст. 6 УК РСФСР.[206]
Ограничение на применение 51 — й статьи, а особенно состоявшийся 7-12 января 1933 года объединённый пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) заставили судей проявлять большую суровость. В результате по РСФСР из осуждённых по Закону от 7 августа с 1 января по 1 мая 1933 года высшую меру получили 5,4 %, 10 лет лишения свободы — 84,5 %, более мягкие наказания — 10,1 %.[207]
Тем не менее, доля смертных приговоров всё равно оставалась очень низкой.