Кляча в белых тапочках

– Нету у меня никаких денег! На пенсию живу, – старичок на удивление быстро ретировался и с лязгом захлопнул за собой стальную дверь.

– Спасибо, – нехотя поблагодарила я находчивую врушку.

– Не за что! – Девица хихикнула и канула в глубину квартиры.

На ее месте на пороге появилась миловидная молодая женщина с усталым лицом. Вытирая мокрые руки ситцевым передником, она близоруко присмотрелась ко мне:

– Вы ко мне? Мы знакомы?

– Вы внучка Капитолины Митрофановны? Или, может, правнучка?

– Внучка, – кивнула женщина, глядя на меня вопросительно и настороженно. – А вы кто будете?

– Телевидение, – в очередной раз повторила я, протягивая ей удостоверение, в которое так и не удалось заглянуть близорукому Еремеичу. – Мне посоветовал обратиться к вам ваш сосед, Гена Конопкин.

– Геночка! – Миловидное лицо моей собеседницы омрачилось. – Он ведь умер, вы знаете? Такое горе!

– Подумаешь, горе великое! Одним пьяницей меньше стало! – донесся до нас из глубины квартиры голос противной девчонки. – Жаль только, что деньги он теперь так и не отдаст, этот алканавт у папы только на прошлой неделе очередную сотню занял!

Я стиснула зубы. Надавать бы как следует маленькой негодяйке солдатским ремнем по мягкому месту, да нельзя, небось мать не позволит обидеть милую доченьку…

– Наподдать бы ей ремнем по заднице, – точно прочитав мои мысли, с досадой произнесла женщина. – Да ведь нельзя, тут же нажалуется отцу, еще и приврет, пожалуй!

Хозяйка еще раз вытерла руки о передник и наконец взяла у меня удостоверение, которое я так и держала в протянутой руке.

– Елена Ивановна?

– Можно Лена, – сказала я.

– Очень приятно. А меня Настей зовут.

– Настеха-распустеха! – издевательски прокричала дрянная девчонка, явно подслушивающая нас.

– Да что же мы на пороге стоим, пойдемте ко мне, – спохватилась Настя. – Там хоть поговорим спокойно.

Следуя за хозяйкой, я прошла по коридору мимо открытой двери комнаты юной негодницы. Дурно воспитанная девчонка, валяющаяся на диване в компании игрушечной гориллы совершенно уголовного вида, показала мне язык.

– Выпороть бы тебя, – повторила я.

– Проходите, – Настя открыла передо мной дверь в комнату, которая явно служила детской.

Я вошла и с интересом оглядела помещение. Стены просторной комнаты были оклеены обоями небесного цвета. На голубом фоне белели пухлые облака и едва заметно серебрились звездочки, нарисованные специальной краской: если в комнате будет темно, звезды будут красиво мерцать. Паркетный пол прикрывал просторный палас, похожий на страницу из гигантского атласа автомобильных дорог: на нем в два цвета были изображены автотрассы и железнодорожные пути, проложенные на местности, изобилующей горными хребтами, оврагами и разного рода водными преградами. Отличный коврик, мальчишка часами сможет гонять по нему свои машинки! Я завистливо вздохнула.

– Сколько вашему мальчику? – спросила я, поглядев на завешенную кисеей кроватку, в которой мирно посапывал малыш.

– Это девочка, – с нежностью сказала Настя. – Ей уже восемь месяцев! Да вы говорите нормально, в полный голос, Катюшку, когда она уснет, пушками не разбудишь!

– Повезло вам, – заметила я. – Мой просыпается от малейшего шороха! Ему уже год, а по ночам все еще спит плохо, то животик беспокоит, то зубки болят, то водички попить хочет… Опять же, у вас девочка, ее можно в памперсах держать хоть день и ночь, а мальчикам, говорят, это вредно. Сколько я маялась с марлевыми подгузниками!

– Смотря какие памперсы, – заметила Настя.

Некоторое время, забыв о цели моего визита, мы увлеченно обсуждали достоинства подгузников разных марок. Потом я вдруг вспомнила, что привело меня к Насте и, невежливо перебив женщину, клеймящую позором коварно протекающие одноразовые штанишки, спросила:

– Настя, скажите, пожалуйста, а вам не вернули ту фотографию, которая позавчера была у Гены? Ну, то семейное фото со дня рождения Капитолины Митрофановны в семьдесят каком-то году?

– В семьдесят седьмом, – кивнула Настя. – Мне тогда только годик исполнился… Нет, к сожалению, не вернули! Я специально спрашивала, хоть и неудобно было – человек умер, трагически погиб, а меня заботит такая ерунда, как пропавшая фотография…

Она вздохнула, поправила выбившийся из высокой прически русый локон и проникновенно посмотрела на меня большими голубыми глазами. Я невольно залюбовалась ею: без преувеличения, Настя была настоящей красавицей. Большие прозрачные глаза цвета дымчатого голубого топаза, четко очерченные брови вразлет, аккуратный прямой нос, скуластое лицо, густые волнистые волосы.

– Погодите-ка, на снимке ведь был рыжий малыш! – вспомнила я вдруг. – Генка указал мне на него, то есть на нее, сказал, это, мол, моя соседка… А вы-то не рыжая, вы русая!

– Рыжая, рыжая, – отчего-то шепотом уверила меня Настя, оглянувшись на плотно запертую дверь. – Я нарочно крашусь, чтобы Маришка не видела, что у меня волосы цвета морковки!

– Зачем? – удивилась я. – Такие кудри, как ваши, да еще огненного цвета! Это же так эффектно!