Клятва королевы

И с первого же взгляда влюбилась в него, меня захватили огненные отблески солнечных лучей на его постоянно меняющейся поверхности, по которой катились разноцветные волны — от цвета индиго до ярко-изумрудного и сумеречно-аметистового. Шум их, с которым они накатывались на камни, превращался в едва слышный шепот, когда они скользили, теплые и притягательные, по песку между пальцами моих босых ног. Я подобрала юбки, ветерок, насыщенный солью — вкус ее я потом ощущала повсюду, словно она впиталась в кожу, — шевелил мою вуаль, и мне захотелось нырнуть в эту колеблющуюся средиземноморскую гладь, хотя я никогда не умела плавать.

Я почувствовала, как море зовет меня, подобно некоему языческому желанию, сильному, словно грех.

Будто повинуясь влечению открывавшихся передо мной водных просторов, что-то шевельнулось внутри меня, и я поняла, что беременна. Не в силах сдержать радость, я повернулась, чтобы позвать Фернандо. Он стоял на берегу с Медина-Сидонией и читал послание, которое только что дал ему герцог. Прежде чем я успела произнести хоть слово, муж направился ко мне. В жестких чертах его лица угадывалась тревога.

— Что там? — спросила я. — Что случилось?

Супруг протянул мне пергамент:

— От кардинала Мендосы. По твоему требованию он провел церковное расследование насчет положения обращенных в королевстве и пишет, что доклады, о которых ты слышала в Севилье, — лишь накипь на поверхности. Судя по словам его чиновников, обращенные во множестве случаев одобряют запретные еврейские практики, делая вид, что следуют нашей вере.

Во рту у меня пересохло. Мне даже не хотелось смотреть на письмо.

— Мендоса просит нашего разрешения затребовать эдикт из Рима о создании в Кастилии священного трибунала инквизиции, — продолжал Фернандо. — Это серьезно, Изабелла. Он пользуется поддержкой Торквемады, которому, судя по всему, сообщили о твоей снисходительности к евреям в Севилье, и тот недоволен, жалуется, что мы не слишком прилежно исполняем свой монарший долг. И он, и Мендоса считают, что возрождение инквизиции поможет искоренить лжехристиан и проложить путь к осуществлению высказанного тобой желания реформировать Церковь.

Я стояла рядом с Фернандо на погруженном в сумерки бескрайнем берегу, слушала раздающийся в морском воздухе смех нашей дочери, знала, что внутри меня растет еще один ребенок, и чувствовала, как меня бьет дрожь.

Сложив пергамент, я сунула его вместе с печатью в шелковую сумку на поясе.

— Их требование преждевременно, — сказала я. — Священный трибунал не действует в Кастилии уже много лет и так же нуждается в реформах, как и Церковь. И у нас и без того хватает хлопот. Нам все еще нужно созвать кортесы, чтобы пересмотреть законодательство и ограничить привилегии знати, не говоря уже о том, что, как и от каждого короля до нас, от нас ждут объявления Реконкисты против мавров. Вряд ли сейчас подходящее время, чтобы взваливать на себя еще одно бремя, к тому же столь тяжкое.

Фернандо смотрел на накатывающие на берег волны, и надвигающиеся сумерки смягчали очертания его орлиного профиля. Наконец он сказал:

— Вне всякого сомнения, ты права, но было бы ошибкой пренебречь просьбой кардинала. С тех пор как мы взяли на себя власть, весь мир наблюдает за нами, ожидая, что мы потерпим крах, как предшественники. Не хотелось бы, чтобы священнослужители жаловались в Рим, что мы недостаточно благочестивы, ибо, если, как ты говоришь, от нас ждут Реконкисты против мавров, нам потребуется официальное одобрение Рима на Крестовый поход. Его святейшество может отказать в благословении, если мы не проявим готовности избавить Испанию от ереси. К тому же, — добавил он, — разве это столь большое бремя — разделаться с несколькими заблудшими обращенными?

Я коснулась его руки:

— Фернандо, речь может идти о многих. Разве ты не понимаешь? Если то, что говорят Мендоса и Торквемада, — правда, это означает, что нашей властью мы обречем на арест и допросы сотни, а может, и тысячи подданных. Это вызовет страх у народа, в то время как нам требуется доверие.

— Но именно так всегда и было. Инквизицию создал святой Доминик, чтобы отделить заблудших от истинно верующих, спасти и очистить тех, чьим душам грозит проклятие. Лично я не могу поверить, что их тысячи; но если это правда, не лучше ли сразу же вступить с ними в борьбу?

Он говорил так, словно все было уже предрешено, будто он нисколько не сомневался, что возрождение священного трибунала — единственный разумный выход. Я не нашлась сразу что ответить. Знала, что он столь же набожен, как и я; мы оба постоянно посещали мессы, и в нашем благочестии никто не мог усомниться. Для нас существовала лишь одна Церковь, одна вера. Откуда же этот беспочвенный страх, охвативший меня при мысли, что я могу вступить на подобный путь?