Клятва рода

Савалан кусал изгрызенные до крови губы, руки било крупной дрожью.

— Не может быть! Это не человек вовсе! Какой-то бог или демон заменил его на поле боя! Убейте его! Убейте! Убейте же!

Подскакал забрызганный кровью сотник. Трясущиеся губы на бледном лице затараторили:

— Савалан! Люди напуганы! Такое не под силу человеку! Никто уже не рвется в бой. Еще мгновение, и они сбегут. Молю тебя, мой господин, прикажи отступать. Это будет самым разумным поступком, мой господин.

Ярость затмила сознание.

«Отступить перед русами? Да никогда! Всадники не отступают перед землепашцами».

Лихая сабля в один момент срубила голову сотника. Та покатилась по траве прежде, чем тело соскользнуло с лошади. Сама лошадь помчалась прочь.

Савалан что-то закричал и рванулся в бой с последними силами истерзанного отряда, собираясь взять настырного богатыря нахрапом, всем скопом.

В груди что-то дрогнуло, оборвалось. Он ясно увидел, как посреди вала тел, прямо из седла высоко в небо выбит очередной налетчик, а огромнейшая палица опустилась на лошадь, вбивая в землю. Посреди поляны стоял уже не богатырь. На Савалана глазами богатыря смотрела сама смерть.

Вся ярость мигом выкипела, ушла прочь, оставив лишь дикий страх да холод. Савалан, не помня себя, повернул коня и помчался прочь. Глядя на предводителя, прочь понеслось и все остальное войско налетчиков…

Добрыня спешил от степи к границе Руси, горел желанием самым первым из всей дружины князя донести весть о том, что степняки разбиты, что эти годы жители приграничных застав-деревень могут жить спокойно, в мире. Ни один шакал и стервятник не посмеет заступить границу.

Навстречу, в хаосе, в таком беспорядке, с каким только можно спешно отступать, неслись перепуганные наездники. Едва ли десяток. Добрыня сразу же узнал степняков, рука потянулась за перевязь с мечом. Помчался навстречу.

Через некоторое время, вытерев лезвие об одежду убитых и закинув меч обратно в ножны, погнал резвого коника дальше к границе. Уже видел одинокую фигуру. Ведь там, прямо посреди поляны, подперев палицей землю, литым камнем стоял богатырь Илюша, провожая взглядом кучи облаков. Заинтересованный Добрыня подъехал ближе, спрыгнул с коня, пробираясь сквозь валы тел к одинокому пешему. Бодро вопросил, едва приблизившись:

— Что, Илюха, опять бездельничаешь? Эх ты… А мы там степняков разогнали.

Илья Муромец перевел тяжелый взгляд черных, как ночное небо, глаз с облаков на побратима и печально обронил:

— Устал я что-то. Коня одолжишь?

— Стареешь. Того и гляди снова на печь попросишься.

— С вами попросишься.

— Что есть, то есть…

Сема просыпался от наведенного сна с улыбкой. Именно с такой, с какой бились его предки тысячу, тысячи и десятки тысяч лет назад. Улыбка берсерка и помесь тех чувств, что в мире зовутся «загадочной русской душою». Явление не одного народа, но совокупности всех тех, кто вопреки здравому смыслу, проходит сквозь крещение системы.

Проходит и становится Человеком.

* * *

Индия.

Где-то в Дели.

Сема приподнял веки, заворочался на подушках, ощущая огромный прилив сил и наполненные доверху резервы. Энергии было столько, что, казалось, он мог переплыть Тихий океан.

«Я почти взрываюсь, как переполненный воздухом шарик. Зачем столько?» — успел подумать Сема и резко обомлел. Голубые глаза старца из-под густых белых бровей смотрели прямо на него. Прямо в него. Вглубь и насквозь. Мира вокруг не существовало. Были только бездонные глаза мудрости, света и ясного понимания мира. Счастье наполнило тело от того, что подобные глаза зрят в него. Захотелось открыться и податься навстречу. А наряду с тем пасть на колени, ползать по полу и целовать полы накидки учителя, гуру, просвещенного. Эти глаза говорили и думали за него, показывали скрытую суть, наполняли любовью и легкостью. В этот миг можно было умереть. Сема ясно ощущал себя микрочастицей по сравнению с человеком напротив.

Человеком? Нет, это сам бог сидел и смотрел на него. И за это ощущение можно было отдать жизнь. Прямо сейчас. Без раздумий. Что жизнь, что она была до этого момента? Безликий фантом. Вот она, суть мирозданья. Вот оно…

Увесистая оплеуха сбоку показалась дисбалансом мира. Обида и боль накатили так, что захотелось разреветься в голос. И, о нет, голубые глаза отвели взор. А затем и вовсе веки закрыли навсегда дверь, ключ от которой был в тех самых очах просвещенного. Семе показалось, что бог отвернулся от него. И всему виной помеха сбоку… И тогда проснулась другая сторона души. Огонь охватил разум.

Скорпион отскочил от подушки. Рубящий волновой удар ребром ладони, будто тесаком, вспорол подушки, расшвыривая содержимое. Тугая волна на несколько пальцев вмяла каменный пол в радиусе метра. Едва успел отпрыгнуть, как молнией перед глазам возникло тело. Семь точечных ударов едва не вспороли грудную клетку. Кончиком пальца вырвало клок одежды и кожу. Удар, преисполненный гнева, обжег, как каленое железо.