Клятва золотого дракона

Гном лишь рукой махнул. Одна его часть горячо желала утвердиться в мысли, что дракон понимает, о чем говорит, что дракон выживет и принесёт тут какую-то пользу, а почему так сложилась – не его, Конхарда, ума дело. Другая часть гнома возмущалась самим существованием в Гимбле чего-то такого, в чем Илидор мог разбираться лучше него, а потому эта часть Конхарда почти желала, чтобы самоуверенного дракона всё же сбросили в лаву.

– Нет, мой друг, – своим прежним задорно-звучным голосом заявил Илидор и простер ладонь вперед. – Этот прекрасный и величественный мост над гейзерами – начало пути к большим свершениям, к удивительным открытиям, славным деяниям и множеству древних тайн, и ты вспомнишь еще моё слово!

Глава 2

«Как видите, даже старшие драконы, прожившие сотни лет, не всегда способны отличить ситуации, в которых необходимо дать Слово, от ситуаций, в которых стоило бы зашить себе рот».

Оссналор, старейший из снящих ужас драконов

Гимбл, девятнадцатый день сезона свистящих гейзеров

– Наша жизнь стала похожей на кисель, который стряпала моя бабуля, – изрёк Кьярум Пеплоед и плохо гнущимися пальцами отер с усов пивную пену.

Тут же всё уважительное внимание гномов за соседними столами обратилось к Кьяруму – он был весьма известен в Гимбле: как же, один из немногих гномов, бившихся в глубинах подземья вместе с грядовыми воителями и умудрившийся вернуться назад! Пеплоед провел в глубине два года, обзавелся целой коллекцией шрамов, один из которых уродовал его висок и щеку, придавая и без того сварливому лицу совсем уж неприветливый и устрашающий вид. Пыль подземья навсегда въелась в его кожу, сделав её сероватой, глаза глубоко запали и приобрели неистребимый тревожный прищур, на лбу прорезалась вертикальная складка, губы Кьярума были вечно стиснуты, а челюсть – чуть выдвинута вперед, отчего казалось, будто густые усы с проседью пытаются лечь на подбородок. В подземьях Пеплоед добыл множество драгоценных каменьев, которые все два года после возвращения целеустремленно пропивал в харчевне «Дохлый лучник».

Непонятно, отчего он выбрал именно эту, весьма оживленную харчевню на Перекрестке. Слухами и новостями Кьярум, кажется, совсем не интересовался, общаться с другими гномами обычно не желал, приходил и забивался с кувшином пива в угол потеплее, да так и сидел там, думая о чем-то своём и спокойно наблюдая за течением харчевенной жизни. И хозяин, хромой Тисалги, и посетители привыкли видеть Пеплоеда в одном и том же углу, вечно сидящего перед кувшином пива, вечно погруженного в какие-то свои мысли, в извечном плотном жилете и темной рубахе с широченными рукавами, из-за которых гном, когда ему случалось вставать из-за стола, казался квадратным. Он везде и всюду таскал с собой огромный молот по имени Жало, которым, если верить Кьяруму, его прадед «гнал из подземья сраных драконов». Вид у молота и вправду был довольно истрепанным, хотя одна пропасть знает, как можно истрепать гномский молот. Иногда Кьяруму случалось перебрать пива и пробираться к выходу из «Дохлого лучника», запинаясь о столы и пытаясь небрежно помахивать Жалом, но на самом деле в такие вечера скорее Жало помахивало Кьярумом, и тогда не было в харчевне гнома, у которого не проносилась перед глазами вся его жизнь.

Говорил Пеплоед редко, лишь изредка на него нападала охота пообщаться с другими посетителями харчевни, да и тогда он больше любил слушать, чем «трепаться», а уж чтобы он заговорил сам, ни к кому не обращаясь и о чем-нибудь сложнее пустячных повседневных новостей!

– Да-а, – повторил он медленно и раздумчиво и уставился на свою кружку, и нахмурился, и как-то весь подобрался, распрямился, резким злым движением отодвинул пиво. – Что сделалось с нами, гномы, а?!

Он обвёл взглядом сидящих вокруг, и каждому вдруг стало неловко, точно его застали за мелким и недостойным занятием, хотя выпить крепкого пива в харчевне – самое что ни на есть гномское дело.

– Кем мы стали? – требовательно спросил Кьярум, положил ладони-лопаты по разным сторонам своего кувшина и подался вперед, словно собирался кувыркнуться через стол. Взгляд его, замутненный от пива, с каждым мигом делался яснее.

– Так известно кем, – примиряюще забормотал хромой Тисалги и стал нервно протирать стойку краем замызганной тряпки, которую носил на поясе вместо передника. – Гномами мы стали, как и раньше были. Гномами, Кьярум, кем же еще, пивоварами, рудокопами, камнеделами, а еще оружейными мастерами и плавильщиками, механистами и торговцами, и…

– Говно всё это, – Кьярум отмахнулся, сшибив свою кружку, и по столу потекла лужица пива, но никто не обратил на нее внимания, – мы не торговцы и не пивовары, Тисалги, мы воины! Воины, пропасть раздери!