Клятву сдержали

После массовых репрессий, которые прокатились по лагерю в середине ноября, работать стало еще труднее. Немцы уменьшили и без того скудную выдачу медикаментов, а помощи Софиева не хватало. Между тем в процессе лечения мы все чаще встречались с очень серьезными осложнениями. Участились случаи газовой гангрены. Здесь мы, как правило, применяли широкие лампасные надрезы в области раны с последующей обработкой ее марганцовокислым калием. Это самое большее, что мы могли сделать в условиях лагеря. Но в большинстве случаев мы все же спасали жизнь. Правда, сами операции приносили раненому невыразимые страдания. Обезболивающих средств у нас почти не было.

Мучительные страдания доставляли больным и перевязки. Раны долго не заживали: ослабленный организм имел малую сопротивляемость различным инфекциям, обладал низкими восстановительными способностями. Перевязки очень часто доводили раненых до шокового состояния.

Как-то зимой к нам из Изяславля перевели новую группу военнопленных. Их разместили в блоке неподалеку от нашего «лазарета». Однажды один из вновь прибывших, он назвался Олегом, пожаловался на сильные боли в области правого бедра. Я попросил его показать рану. Она была от разрывной пули, уже начала заживать. Но вокруг появились покраснение и отек. Вдобавок у раненого была высокая температура. Налицо, таким образом, все признаки флегмоны бедра гнойного воспаления клетчатки и более глубоких слоев мягких тканей. Единственное спасение — операция. Иначе воспалительный процесс может распространиться, и тогда уже ничто не спасет раненого.

Вечером возле раненого собрались вместе с нами врачи из соседнего блока. Стали обсуждать сложившуюся ситуацию. И все пришли к единому мнению делать операцию без наркоза невозможно. Но и не оперировать тоже нельзя. Еще день-два — и будет поздно.

— Что ж, тогда пошли спать, — заявил вдруг Роман Лопухин.

— Ты что-нибудь придумал? — спросил я.

— Утро вечера мудренее, — уклончиво ответил он.

Мы сами хорошо понимали, что все равно до утра ничем не сможем помочь больному, и разошлись. А утром Роман Лопухин первым заявился к нам в блок и выставил на топчан флакон эфира.

— Где достал? — удивились мы с Симоном.

— Мое дело, — улыбнулся Лопухин одними глазами. — Придет время узнаете.

Мы промолчали, однако каждый еще больше укрепился в мысли, что Роман Лопухин входит в группу, которая связана с патриотами на воле, но до поры до времени не хочет нам об этом говорить. Ну что ж, подождем.

Операцию делал Симон, я ассистировал, Лопухин давал наркоз, следил за общим состоянием больного. Прошла она хорошо. Удалили гной, сделали перевязку, вывели Олега из состояния наркоза и отнесли на свой топчан. Обычно после таких операций больной быстро идет на поправку, но наш Олег был крайне истощен, обессилен, и вначале мы даже опасались за его жизнь.

Несколько суток подряд мы дежурили возле него, сменяясь каждые три часа, пока окончательно не удостоверились, что Олег начал поправляться. Все это время наша медики делились с ним своим скудным пайком, чтобы поскорее поставить на ноги.

Через месяц Олег уже мог самостоятельно передвигаться. Сдержанный по натуре, он обошел всех врачей, каждого благодарил скупыми, но очень сердечными словами:

— Спасибо, братцы! Жив останусь, детей вашими именами назову.

Не удалось Олегу осуществить свою мечту. После выздоровления он сумел бежать из лагеря, сражался с фашистами в партизанах на Брянщине и погиб в одном из боев при подрыве железнодорожного моста.

Мечту о побеге вынашивали многие. Осуществляли ее по-разному. Было несколько групп, которые готовились к организованному побегу. К таким принадлежала и наша. Мы тогда думали, что действуем одни. Потом оказалось, что действия групп направлялись и координировались единым центром, через доктора Федора Михайловича Михайлова. Нити, таким образом, вели за колючую проволоку. Ф.М.Михайлову удалось создать в городе мощное подполье, которое имело связи и с руководителями наших лагерных групп.

Однако до поры до времени нашему «центру» было выгодно у тех, кто входил в лагерное подполье, поддерживать мнение, что каждая группа действует независимо. Эти группы в какой-то мере страховались на случай провала.

К побегу готовились и многие одиночки.

Как-то весной сорок второго один из наших раненых, грузин Георгий, не пришел на перевязку. Не явился он и на следующий день. Я послал Сеньку-цыгана узнать, в чем дело. Возвратился Сенька довольно быстро.

— Совсем плохо ему, — сообщил он. — Лежит.

— Надо сходить посмотреть, что с ним, — заволновался я.

— Не надо! — возразил Сенька. — Говорит, хочу умереть.

Я пожал плечами и рассказал обо всем Симону. Тот сам пошел к Георгию. Вернувшись, сообщил, что свою порцию баланды на ужин Георгий съел, а до хлеба не дотронулся. Между тем общее состояние его удовлетворительное. Было ясно, что Георгий что-то замышляет, и мы решили ему не мешать. Доложили главному врачу лагеря, что он снова заболел, освободили от работ.