Кликун-Камень

Маша налила два стакана водки, с усмешкой поднесла казакам. Те выпили. Им налили снова. Федя Смирнов подал им по огурцу. Один из карателей тут же сполз на растрепанную траву, уснул. Маша, смеясь, взобралась в освободившееся седло, тронула коня. Пьяный каратель поскакал за ней.

Под храп казака были напечатаны листовки.

Под храп его пели песни. Иван из озорства прочитал стихи:

Скоро, скоро куртку куцую
Перешьют нам в конституцию,
Будет новая заплатушка
На тебе, Россия-матушка!

Ночью листовки были разбросаны по заводу.

После работы на другой день, возвращаясь домой, Иван почувствовал: слежка. Свернул в переулок. А шаги, осторожные, крадущиеся, — за ним. У крыльца барака на плечо его легла тяжелая рука. Обернулся. Перед ним стоял тот самый казак, который вчера ускакал за Машей.

Увидев знакомого, казак сконфуженно улыбнулся:

— Так вот ты кто — Малышев? Ну уж нет! Уж я знаю, что листовки эти разбросал не ты… Уж я так им и скажу, что Малышев не виноват!

— Да разве я позволю, ваше благородие! Да ни в жизнь!

— Я им скажу… — стражник ушел.

Навстречу Ивану из барака на крыльцо вышел рабочий в заплатанном пиджаке. Дряблые старые веки нависли над глазами. Выражение лица было страдальческим.

Иван остановился.

— Что же ты, Степан, костюм себе получше не купишь?

— Не по карману, Ваня…

— Неужели уж на костюм не заработал? — с неожиданным пылом воскликнул тот. — Вот на мне костюм разве плох? А стоит восемнадцать рублей… В Верхотурье покупал.

Степан принялся разглядывать костюм — синий, в чуть заметную полоску.

— Неужели восемнадцать? А у нас в кооперации хуже этого — двадцать два!

Иван вздохнул:

— Наценку сделали, значит… чтобы рабочий человек не забывался.

Дома Киприян спросил, смеясь:

— На ходу агитируешь?

— На ходу…

— Не даешь ты людям покою, Иван!

— Нет, ты подумай, до чего обнаглели заводчики! Людям надо все объяснить! Нам бы с тобой еще к углежогам съездить, узнать, как там живут? Не заросли бы и там у людей глаза…

…Опять падал снег, подморозило землю. Началась зима одиннадцатого года, похожая на все зимы, какие помнил Иван, но, как всегда, он не переставал дивиться свежему морозцу, мягким хлопьям снега.

Выехали в курень углежогов уже в санях. Снег ярко скрипел под полозьями, ели застыли, опушенные куржаком, как белыми тенетами. Хотелось глядеть вокруг и глядеть…

В ряд стояли томильные кучи, как курганы. Всюду поленницы дров, прокопченные сажей. Пахло дымом. И люди, черные, пахнущие дымом, сновали от сарая к сараю.

Привязав лошадь к сосне и бросив перед ней охапку сена, приехавшие направились к кучам. Неожиданно Иван остановился, задержал товарища:

— Подожди!

Из-за кучи несся женский смех и мужской приглушенный голос:

— А что вы смеетесь? Верно я говорю: утекла водица, в ручей не воротится! Ох, и много я вашего брата прозевал! Глаза разбегались! Пока оглядывался, годы прошли!

Лицо Ивана светлело, расплывалось в улыбке.

— Что ты? — начиная улыбаться и сам, спросил Киприян.

— Подожди…

За кучей продолжали смеяться:

— Как же ты, Семен, без бабы-то обходишься?

— Так ведь как? Сирота и пуповину сам себе режет!

— Он. Большеголовый… Немцов! — сказал Иван.

— Какой Немцов?

Но Иван, не слыша вопроса, бросился вперед.

Девушки при виде незнакомого скрылись.

Заросший густой бородой, весь в угольной пыли, Немцов был неузнаваем. У него белели только глаза и зубы.

— А я по поговоркам тебя узнал! Никто их столько не рассыпает, как ты! — тряся друга за плечи, заглядывая ему в глаза, смеялся Иван. — Да как же ты сюда попал, ведь ты на Север удрал?

— Надоело, знаешь, там с солью возиться! В сердце и без того соль… Сам-то ты как здесь? Ведь тебя…

Иван приложил к губам палец.

Немцов поправился:

— Ведь тебя женить хотели!

— Невеста от меня отказалась…

— Ну, опять-таки, играешь с кошкой — терпи и царапины… А как там Стеша живет, не знаешь?

— Она все в той же церкви поет.

— Верная. А в семье как у тебя? Маша замуж не вышла?

— Выходит, но боится: братишка Миша у нее на руках!

Немцов понял. Значит, Миша — партийная кличка Ивана.

Оба рассмеялись.

— Маша летом ко мне приезжала, рассказывала, что в Верхотурье большая радость: царица Александра Федоровна в дар обители пожаловала для священников ризы, стихарь, подризник, пояса да набедренники, две пары поручей и воздухов на святые дары… И все это сделано из платья ее императорского величества, в котором она была одета в день коронования!

— Несешь опять?

Семен огляделся. Около них стоял Ермаков и весело смеялся. Немцов, обращаясь к нему, сказал:

— Так уж, видно, ему на роду написано: упал в воду, так дождя не бойся!

— Ну, а ты-то как… боишься дождя или не боишься? — Иван посерьезнел.

— Так ведь привык уж…

— Здесь как, часто мочит?

— Мало нас здесь. Прячемся, как кроты, за кучами-то… Дождик-то и не достанет…

— Яснее говорить нельзя?

— Идите к лошади. Я за вами, а то у нашего мастера одно ухо длинное…

Усевшись в сани и закрывшись шубами, все трое зашептались «яснее».

— Кооперация здесь есть?