Кликун-Камень

— Ну что ж! У нас ты все испытания прошел! — смеясь, приветствовал его Иван. — Нам каждый нужен!

Они создавали организацию. В кружках необходимо в короткий срок подготовить пропагандистов, агитаторов, организаторов…

Наташи уже не боялись, считали ее своей. Поглядывая на нее, Давыдов восхищенно говорил:

— Женщины очень помогают… Елена Борисовна Вайнер, моя крестная, кружок — ох, как хорошо ведет!

— И мой крестный многому меня научил, — задумчиво подхватил Малышев. — Дядя Миша… повесили его. Пытки научил молча терпеть… Думать, учиться… А ты знаешь, что такое Николаевские роты?

— Не хвастай. Я знаю, что это такое.

Наташа, побледнев, следила за ними. Теплая волна счастья прихлынула к сердцу Ивана.

Как всегда, и в этот вечер Иван уходил из кассы последним. У крыльца его ждала Наташа, ежась от холода в легком черном пальто. Пуховый платок не спасал от холода.

Иван молча взял ее под руку.

Падал синий теплый снег. Ветер морщил на пруду серую воду.

К церквям собирались люди на вечернюю службу. Подъезжали экипажи, мельтешили старухи в длинных салопах.

Под фонарем шуршала полуоборванная афиша, кричащая о том, что в ресторане «Поле-Рояль» на Главном проспекте[4] устраивается маскарад в пользу раненых воинов.

— Барыньки потешаются.

Тихий смех девушки отдался в ушах.

— Выручат за пляску, выдадут по три рубля безногим-безруким: живи, солдат! — эти слова были те самые, которые она должна была сказать.

Иван положил руку ей на плечо. И обругал себя: «Откуда у меня такая робость?»

Тяжело хлопали на пруду волны, шипели, разбиваясь о сваи. Волновался темный пруд. Во дворах плескалось на веревках белье.

Подгулявший встречный, проходя мимо, громко пропел:

Распроклятый наш завод
Перепортил весь народ:
Кому палец, кому два,
Кому по локоть рука.

— Ну-ка, Наташа, запомни частушку.

Они вместе повторяли ее и смеялись; смеялись без причины, когда прочитали на углу название улицы:

— Заречная… да ведь мы одну Заречную прошли, сколько же их?

— А у нас Заречных много. Опалих больше десяти Ключевских — тоже.

— На другие названия фантазии у градоначальников не хватило?

Наташа радостно невпопад рассказывала:

— Я много теперь читаю! Так много! Толстого, Герцена, Чернышевского.

— А для чего?

— Что для чего? — в голосе Наташи неподдельное удивление.

— Читаешь для чего? — повторил Иван. Он не терпел неправды, как бы ни маскировалась она, и теперь упрямо доискивался, подняв на девушку сощуренные глаза: Для чего?

Наташа сквозь смех спросила:

— Неужели не понимаешь — для чего?

«Вот она сейчас скажет, что готовит себя для борьбы…»

Но Наташа, не дождавшись ответа, закончила.

— Чтобы догнать тебя… Чтобы быть тебе всегда интересной.

— И только? — Малышев остановился, повернул за плечи девушку к себе лицом и повторил: — И только?

Уже серьезно она ответила:

— Нет, не только. Чтобы быть в борьбе с тобой вместе!

— Ради меня или ради борьбы?

Оба притихли, встревоженные, понимая, что от ответа теперь зависит многое.

Тихо прошелестел голос девушки:

— Ради борьбы, — но она все-таки добавила с гордым вызовом: — Вместе. Чтобы леса и небо, и земли — все передать народу. Вместе.

— Вместе! — как клятву, подтвердил Малышев, страстно и радостно.

XVII

Больше им ничего не мешало.

Ни сплетни досужих кумушек, ни их лукавый двусмысленный шепоток, даже слезы матери, которая прибегала теперь в кассу, чтобы увидеть дочь и внушить ей, что без венца… что проклянет… Ничего не было, ничего не мешало.

У Наташи появилась особая легкость в походке.

Жили они на Студеной улице[5], во флигеле в глубине двора. Флигель состоял из одной комнаты с маленькой нишей, в которой устроили кухню. В комнате стояла узкая деревянная кровать, покрытая полосатым байковым одеялом, стол да два табурета. Единственное окно, выходящее в сад, было до половины завалено книгами.

Вблизи, в том же квартале, — пивнуха, харчовка и публичный дом. Там частые драки, но сюда не доносился пьяный шум.

Жили они…

«Но живем ли мы вместе?» — спрашивала себя Наташа и грустно улыбалась.

Через неделю Иван исчез. Она знала: заметил слежку, ночует у товарищей. А вдруг арестован?

В окна били снежные хлопья, навевая тоску. Наташа думала:

«Замерзнет… И чего же я не проследила, надо бы ему шапку надеть».

Она не спала, металась по комнатке.

Чуть свет Наташа, скользя и падая, побежала к Вайнерам.

Навстречу неслышно шли с ночного дежурства в лазаретах послушницы в бархатных куколях.

Нужно было пройти почти весь город. Вайнеры жили через дом от кинематографа «Колизей»[6], в полутемной комнате, вход со двора, в который с улицы вела арка. В толстом кирпичном фундаменте — тайник. Наташа узнала о нем, принеся как-то Вайнеру литературу.

Когда она рассказала о своей тревоге, Леонид ласкающим шепотом произнес, не глядя на нее, как будто говорил с собою:

— Успокойся. Сейчас большевики стоят во главе всех легальных организаций Екатеринбурга. У нас создано уже семь больничных касс… а секретари в них — наши люди. А Миша, то есть Иван твой, и говорить трудно, сколько он работает!