Кликун-Камень

Штаб войск Златоусто-Челябинского фронта — на станции Златоуст в служебном вагоне. Командных кадров недостает: Малышеву пришлось быть комиссаром и командующим.

Скачут, скачут конники к штабу. Их двое. Лошади в мыле, без седел. Малышев помог всадникам взобраться в вагон: еле двигались от долгой езды. В бородах видны только носы да глаза.

— Я вот — Дмитрюк… А он — Пикунов Степан… — начал один. — Из села Рождественского мы.

— Это в шестидесяти верстах от Челябинска, — вставил Пикунов.

В Пикунове почудились Малышеву знакомые черты: вдавленный лоб, впалые тонкие губы, в круглых глазах — ум, осторожность. Напрягая память, командир не сводил с него глаз.

Пикунов продолжал:

— Я-то сам из Златоуста. С работы выгнали, переселился к жениной родне. За Советскую власть мы, все село у нас за Советскую власть! Жили, забитые и голодные, сердце да слезы. После Октября выгнали из Советов кулаков, разогнали волостное правление. Бедняки и фронтовики — вот наша сила была. А потом мы обложили кулаков заданием…

— Чтобы помощь оказать семьям погибших фронтовиков… А тут — чехи!

— С утра до ночи митинги, чтобы знали, чего белые банды добиваются… что они сделают и с нами, коли удержатся! Ревком создали, добровольцев начали принимать, коней мобилизовали.

— Со всего Южного Урала добровольческие отряды — к нам. Два партизанских отряда сколотили.

— Послали конников, чтобы с вами соединиться, а они исчезли. Нет их нигде. А пешие-то партизаны вот с нами.

Живые, беспокойные глаза мужиков с упорством разглядывали Малышева. Он спросил:

— Каково состояние отряда? Хорошо людей разместили?

— Да в бой рвутся! Ненавистью горят! А разместились? Так сейчас под любым кустом — постель.

Нет, определенно встречал Иван этого человека, видел этот вдавленный лоб, слышал этот голос. Но где?

— Вот смотрите, — развернул он перед мужиками на столе карту. — Екатеринбургское и Златоустовское направления друг от друга оторваны. Мы должны соединить эти два участка, иначе враги могут свободно перебрасывать свои силы с одного направления на другое, а мы об этом и знать не будем. Хорошо бы в этот треугольник Екатеринбург — Челябинск — Златоуст бросить подвижную группу, которая сообщала бы нам о каждом перемещении врага, о настроении войск и населения в тылу и держала бы связь.

— А где ей становиться? — спросил Пикунов.

— Лучше около вашего села. Там узел дорог. Вот вы и возьмите на себя это… Подберите из своих партизан человек пятнадцать, продумайте маршрут. Завтра доложите.

— Сделаем! Верьте нам, товарищ командующий.

И вдруг вспомнил Иван Михайлович звонкий майский день, политического, вышедшего из тюрьмы, разговор его с отцом. Вспомнил все: задубевшие, в ссадинах, ноги арестанта, он, Иван, сбрасывает с себя новые сапоги «на вырост» и протягивает их арестанту, и ту радость, которая охватила намучившегося человека, и гневно вздернутые брови отца. Командир рассмеялся.

— Вот здорово!

Мужики переглянулись. Пикунов повторил:

— Говорю, верь нам, командующий.

— Верю, верю. Значит, мои сапоги тебя с правильной тропки не свели? Здорово?

Долго Пикунов смотрел на командира. Только когда тот напомнил о Верхотурье, всхлопнул руками:

— Да неужто это ты, тот мальчишка востроглазый? Уж как ты выручил меня тогда!

Исполненные ответственности, мужики ушли. Маленький отряд партизан покинул Златоуст.

На осине заливисто щебетали малиновки, и точно от их нежного свиста листья дерева дрожали. Вдалеке раздельно куковали кукушки. Готовая ко сну повилика свертывала листья. Видно озерцо. У быстрины одиноко качался селезень в брачном наряде. Мир неба и воды.

С затаенным дыханием слушал Иван Михайлович шорохи растрепанной травы. Садилась на землю роса. Пчелы спешили укрыться от нее, чтобы не отяжелели крылья. Солнце скрылось за дальней сопкой. В осоке звенели комары, трещали кузнечики. Над болотом поднимался туман. Отчетливо, вот здесь, рядом, всплыло перед глазами командира Верхотурье, детство, седой отец, песенная мать…

В перерывы между боями бойцы учились прицельной стрельбе.

Малышев присутствовал на занятиях, наблюдал за ходом обучения.

А то направлялся проверять посты. В лесу пылали костры. Кто-то бросил в огонь желтую сосновую корягу. Она затрещала, обнялась с огнем. Яркий свет отогнал темноту и запрыгал на смуглых лицах. Доносились звучный хохот, песни. А эхо в лесу откликалось и на смех, и на песню.

«Как Кликун-Камень… Вайнера бы сюда, только без войны. Посадить его на кумыс, пусть лечится!»

Спокойную ясную тишину нарушил нарастающий стук.

К станции подходил поезд.

Ехала на фронт надеждинская рота. Бойцы на полустанке перемешались, здоровались. Послышался среди шума знакомый Малышеву говорок:

— Дутова добивали. Ему стервятник, наверное, и глаза уже выклевал! Теперь будем беляков бить…

Ну конечно: Немцов Семен! Все тот же большеголовый, плечистый зубоскал с надломленными бровями, только волосы поредели, да в глазах появился суровый блеск.

— Здорово, земляк!

Немцов долго всматривался в статного военного, наконец, радостно привскочил.