Клиническая архитектура ревности

Философ был уверен в том, что добродетели – это чаще всего искусно «переряженные» пороки, поскольку «они входят в состав добродетелей, как яды в состав лекарств», и «как бы мы ни старались скрыть наши страсти под личиной благочестия и добродетели, они всегда проглядывают сквозь этот покров» (там же, с. 58).

Этика Нового времени характеризуется рационализмом, когда философы опираются на человеческий разум – основное средство поиска истины. По своей природе человек – эгоист. Идет ли речь о скрытности и притворстве, о доброте или зависти, на первом месте всегда польза. Понимание зависти и ревности философами Нового времени основывалось как на диалектических традициях Древней Греции, так и «греховной мысли» христианства. Фрэнсис Бэкон утверждал, что зависть носит деструктивный характер: «Кто не надеется сравняться с ближним в достоинствах, старается сквитаться с ним, нанося ущерб его благополучию. В зависти всегда таится сравнение, а где невозможно сравнение, нет и зависти» (Бэкон, 1978, с. 369). «Из всех страстей зависть самая упорная и неугомонная», она постоянна и неизменна, гнуснейшая из страстей, принадлежащая дьяволу, «который между пшеницей посеял плевла, когда люди спали, и ушел», а зависть «не исчезала после убийства того, кому завидовали» (там же, с. 370–372).

Зависти подвержены люди, «которые не в силах помочь собственной беде» и, следовательно, направляющие свою энергию на то, чтобы навредить другому. К этой группе философ причислял уродов, евнухов, незаконнорожденных и пр. Но особенно завистливы люди, «желающие преуспеть во всем сразу», потому, что им кажется «будто они сами идут назад, потому только, что другие ушли вперед» (там же, с. 369). Позже Р. Декарт указывал на агрессивно-деструктивный компонент в интерпретации зависти: «Нет ни одного порока, который так вредил бы благополучию людей, как зависть, ибо те, кто им заражен, не только огорчаются сами, но и, как только могут, омрачают радость других» (Декарт, 1989, с. 651).

Дэвид Юм указывал на еще одну важную особенность соотношения любви и ревности. Он отмечал особенность сильных аффектов переходить друг в друга или взаимно усиливать влияние: «Если человек сильно влюблен, то небольшие недостатки и капризы его возлюбленной, а также ревность и ссоры, к которым так сильно подаст повод указанное отношение, обычно только придают силу господствующему аффекту, как бы неприятны и непосредственно связаны с гневом и ненавистью они ни были» (Юм, 1998, с. 539).

Рассмотрение проблемы, затронутой Д. Юмом, продолжено Иммануилом Кантом, который указывал, что при сильной страсти даже такая негативная эмоция, как ревность, служит усилению господствующей страсти (любви), но если страсть ослабела, то ревность только отравляет существование, легко пересиливая приязненные чувства: «Почему любовный роман оканчивается свадьбой и почему так противен и пошл всякий приложенный к нему том (как у Филдинга), который рукой кропателя продолжает роман еще и в браке? Потому, что ревность, как страдание влюбленных среди их радостей и надежд, до брака есть для читателя услада, а в браке яд; ведь, говоря языком романов, „конец страданий от любви есть в то же время и конец любви“ (разумеется, любви в сочетании с аффектом)» (Кант, 1994, т. 7, с. 341).

Говоря о зависти и ревности, Иммануил Кант ставил «недоброжелательность» во главу угла. Философ полагал, что недоброжелательность проявляется опосредованно, имеет «косвенно злонравный» характер и представляет собой досаду потому, что «чужое благополучие заслоняет… собственное» (Кант, 1988, с. 325). Иммануил Кант различал соревнующуюся ревность и недоброжелательную ревность. Соревнующаяся ревность, по мнению философа, появлялась тогда, когда человек развивает свои собственные способности, недоброжелательная ревность проявляется в том, что человек «преуменьшал совершенства другого», желая видеть «только себя одного счастливым и совершенным» (там же, с. 325). По мнению философа, люди больше склоняются к недоброжелательной ревности, служащей основой для зависти.