Клиника «Амнезия»

Я еще в самом начале нашего путешествия принялся пересказывать ей то, что узнал сегодня на уроке истории. Нам поведали о знаменитой встрече Сан-Мартина и Боливара, состоявшейся в 1822 году в Гуаякиле, после которой Сан-Мартин без какой-то видимой причины согласился скромно отойти в сторону и уступил Боливару место в истории, позволив ему стать великим освободителем Южной Америки. Обычно я не рассказывал родителям о том, что мы изучали в школе, да и вообще проявлял не слишком большой интерес к истории, однако время от времени что-то вызывало во мне любопытство. В свое время здесь, в Эквадоре, случилось событие, определившее судьбу целого континента, — интереснейшая история, причем по ряду причин. До сих пор никто точно не знает, что именно произошло на этой легендарной встрече или почему Сан-Мартин, чьи заслуги в освобождении Южной Америки явно перевешивали заслуги других полководцев, столь покорно уступил место Боливару, чтобы тот остался в памяти людей человеком, принесшим свободу континенту. В общем, история в духе тех, что я читал в разных там хрестоматиях об исторических личностях, или легенды про короля Артура, столь удачно появившегося на свет, чтобы вытащить меч из камня, так что Боливару, как я предполагаю, не пришлось особо напрягаться. Если кто-то готов уступить тебе место, чтобы ты вошел в историю, то с властью и ответственностью справляться легче, во всяком случае, мне так думается. Но где же тогда оказываемся мы, люди куда более заурядной судьбы и скромного жизненного предназначения? Где окажусь я, невзрачный подросток-англичанин, у которого плохие легкие и нет экстравагантного дяди, обладателя засушенной головы убитого индейского воина?

Воодушевление, с которым я пересказал ей эту историю, мою мать нисколько не тронуло. Сухим тоном, резко контрастировавшим с ее безумной, едва ли не самоубийственной манерой езды, она осведомилась, не следует ли мне больше интересоваться тем, что происходило в 1822 году в моей собственной стране. Мой саркастический ответ (что-то вроде: «А ты сама знаешь, что там в то время происходило?») был встречен молчанием и очередным нажатием на педаль акселератора. Еще один предупреждающий знак. Увы, я не обратил на него должного внимания, в чем виноваты были охватившая меня скука и детское упрямство.

Отлично зная, что мои слова будут противоречить ее собственному интеллектуальному ригоризму и вниманию к мельчайшим деталям, я иногда как попугай повторял матери отдельные сентенции Суареса, которые мы с Фабианом выслушивали в выходные дни, чтобы проверить, как она их воспримет. Обычно мать отвечала презрительным смехом, за коим следовал едкий упрек в том, что я общаюсь с неподобающими людьми и что для меня настало время получить приличное образование. Но не сегодня.

Я объявил о том, что размышляю о войне с Перу.

— И что же? — поинтересовалась мать тоном, не предвещающим ничего хорошего.

Я воспроизвел одну из излюбленных тирад Суареса о том, что все эти мелкие склоки между нами и Перу отвлекают Эквадор от действительно важных проблем. О том, что не так уж плохи были доколумбовы цивилизации. О том, что южноамериканцы упустили свой единственный шанс к объединению, потому что утратили точки соприкосновения с мистической стороной своей натуры из-за нехватки воображения — черты, унаследованной от конкистадоров. Именно так он и выразился — «нехватка воображения». И именно эти слова не на шутку рассердили мою мать. Стоило им только слететь с моих губ, как она еще яростнее рванула машину вперед, и браслеты на ее запястьях звякнули в такт резкому переключению скоростей. Точные подробности последующего разговора несущественны, но я помню, что воспроизвел взгляд Суареса на то, что верить во что-то лишь потому, что это хорошая история, равносильно вере в истинность всего того, что случилось. В ответ на это последовали новый бросок джипа на повышенной скорости и следующая фраза матери:

— Я тебе скажу вот что: эти слова демонстрируют твое кощунственное отношение к истории.

Мы в полном молчании вылетели на одну из автострад Нового Кито, миновав изображенную на бетонной стене на редкость точную граффити-копию «Герники» Пикассо, сделанную при помощи аэрозольных баллончиков с краской.

Затем мать заговорила снова:

— Мне кажется, пришла пора приводить в действие наш план по отправке тебя в Англию, в нормальную школу.

При взгляде на те события с высоты моего сегодняшнего опыта кажется очевидным, что моя, так сказать, отрыжка от сырой, лишь наполовину «переваренной» версии текучей точки зрения Суареса на историю должна была вызвать у моей матери самое серьезное недовольство. То, что до этого она делала вид, будто предыдущие дозы Суаресова «снадобья» забавляют ее, уже ровным счетом ничего не значило. Понимай я тогда ее лучше, чем сейчас, давно бы пришел к выводу, что главной валютой мира для моей матери были исключительно факты. Сказать подобное про отца означало бы погрешить против истины.