Клиника «Амнезия»

Когда спустя некоторое время я снова открыл глаза, меня ослепил сильный желтый свет, и я тотчас зажмурился. Ладно, сосредоточим внимание на окружающих звуках. До слуха донеслись приглушенное гудение кондиционера, негромкий шелест газетных страниц и цоканье женских каблучков по твердому полу. Я пошевелился на холодных чистых простынях и обнаружил, что, хотя прекрасно ощущаю свое тело, двигать правой рукой все равно не могу. У меня побаливал локоть, но, надо полагать, боль еще заявит о себе с полной силой.

— Он проснулся? Видел? Он пошевелился, — донесся до меня голос стой стороны, где недавно процокали каблучки. Мать.

Газета с шорохом опустилась.

— Смотри не разбуди его, — произнес голос отца.

— Он пробыл без сознания двое суток. Нам непременно следует выяснить, что случилось.

Двое суток? Что я делал целых двое суток? Или в моем воображении повторяются некие события? Не открывая глаз, я попытался представить себе случившееся. Потому что знал: когда я их открою, времени на раздумья у меня не будет. Путаные воспоминания начали постепенно возвращаться ко мне, и я ощутил некую шаловливую радость от того, что мы сделали. Мне не терпелось увидеть Фабиана, помириться с ним, приступить к обсуждению версий наших с ним приключений, достойных предания гласности. Но прежде чем гордиться собой, предстояло пройти через горнило самоуничижения: виновато отводить в сторону взгляд, мямлить слова извинения, пытаться загладить вину. Однако как бы сильно мне ни хотелось притворяться спящим, чтобы родительское терпение наконец лопнуло, уходить они, судя по всему, не собирались. Поэтому я глубоко вздохнул, приготовясь к шквалу вопросов — Ты что же наделал? Да как ты мог солгать нам? Какая собака пробежала между тобой и Фабиа-ном1 — и открыл глаза.

Сквозь жалюзи проникал маслянисто-желтый свет, освещая выстеленный серым линолеумом пол и белесые стены. В углу, под самым потолком, напротив моей кровати был установлен старенький телевизор. Отец в мятом пиджаке сидел прямо под ним на легком алюминиевом стуле, раскрыв на коленях газету. Мать в темно-синем костюме стояла на другом конце палаты. Взгляд ее был устремлен на круглое окошко в деревянной двери. Услышав, как я ворочаюсь в постели, она моментально повернулась ко мне на каблуках-шпильках.

— Анти! — воскликнула она, шагнув к моей кровати. — Анти!

— Где я?

— В больнице в Гуаякиле, — ответил отец. — Ты разве не помнишь? Ты ведь болтал без умолку, когда мы приехали к тебе. Хотя из твоих слов ничего нельзя было разобрать. Кто такая Салли?

— Не приставай к нему, — остановила его мать. — Мы еще успеем это обсудить.

Я не без усилий приподнялся в постели.

— Знаешь, ты все-таки счастливчик, тебе крупно повезло, — заметил отец, складывая газету и вставая. — Ты оказался довольно далеко от зоны боевых действий. В районе Кордильера дель Кондор снова были перестрелки. На этой неделе сообщили о пятнадцати убитых. Привезенных оттуда раненых разместили как раз в этой больнице. — Для убедительности отец ткнул пальцем в какую-то газетную статью. — Но, видимо, в других палатах, не таких роскошных, как эта, — усмехнулся он.

— Я тебя умоляю, — произнесла мать и легонько отодвинула отца в сторону. — Анти, дорогой, как ты себя чувствуешь?

Недовольно поморщившись, отец отошел и занял место по другую сторону моей кровати.

— Послушайте, прежде чем вы оба что-то сейчас скажете, — начал я. — Прежде всего позвольте сказать мне, что я прошу у вас прощения. Вы наверняка ужасно на меня сердитесь, но если вы позволите объяснить вам, почему мы это сделали, то…

— Мы не сердимся, — заверила меня мать и приятно пахнущей рукой убрала прядь волос с моего лба. — Мы не сердимся на тебя, Анти. Но мы узнали очень плохую новость.

К сожалению, это был уже не очередной сон.

Его тело раз за разом швыряло приливом на основание утеса, и в конечном итоге Фабиана нашли плавающим лицом вниз. Он ногой зацепился за камень прямо под красной часовенкой в память погибшему серфингисту. Отнюдь не те подробности, какие мне следовало бы узнать, но я все равно их узнал. Я не раз представлял себе, что на скале вполне мог появиться еще один памятник, и тот, кто возлагает цветы и зажигает свечи в память о незадачливом любителе серфинга, теперь делает то же самое и в память о Фабиане. Хочется надеяться, что я прав, что так оно и есть.