Клиника одиночества

– Ладно, ты еще молодая, не понимаешь... А я так чуть не плакал. Когда нацистские преступники Геббельс с женой молча, без единого слова, собираются, выходят на улицу из бункера, смотрят друг на друга, и так же молча он сначала убивает ее, потом себя. Конечно, мы не знаем, так ли они ушли из жизни на самом деле, мы заслуженно ненавидим и презираем их за их преступления, но в этой сцене мы видим людей, живших одной жизнью на двоих. А когда они поняли, что эта жизнь кончена, то так же дружно, как жили, они умерли, не доставляя друг другу лишних страданий.

Помолчали. Люба опустила глаза и принялась чертить узоры в блокноте. Она всегда писала сказки без двойного дна, мораль в них была простой и прозрачной. Ее зрителю никогда не нужно было ходить под впечатлением, домысливая и допытываясь: что же автор на самом деле хотел сказать? Да и законы рынка никаких тонкостей не поощряли. Кончается один сериал – начинается следующий, где уж тут размышлять над предыдущим? А строгий Владимир Федорович требует от нее все больше и больше, сейчас эротику в завуалированной форме, потом еще что-нибудь... Кажется, ночная, интернетовская, половина его души все больше завладевает дневной... Так он доиграется, что ее сценариев нигде принимать не будут.

– Борис, расскажи, пожалуйста, что тебя возбуждает? – спросила она, выйдя с Максимовым на балкон.

Он курил, она пила кофе его изготовления. Только что Люба исправила все орфографические ошибки и стилистические неточности в его статье, не забывая при этом твердить, что а) все это опечатки, б) ошибок невероятно мало для такого большого текста и в) Борис великий нейрохирург и ученый, ему простительно не знать некоторых самых сложных правил пунктуации.

Максимов остался ею доволен, и атмосфера между ними царила благостная. Над самым балконом висела низкая серая туча, обещая в любую минуту разразиться ливнем, так что был официальный повод никуда не ходить, а валяться на диване под пледом. Люба решила воспользоваться случаем и выяснить, что именно может настроить будущего зрителя на эротический лад.

Наверное, это будут стопроцентные киношные афродизиаки, думала она, ведь Борис такой инертный мужчина. Это тебе не какой-нибудь курсант военного училища, которому достаточно увидеть женскую юбку, чтобы возбудиться. Если есть что-то, способное настроить Максимова на игривый лад, то на остальных мужчин это «что-то» должно действовать как красная тряпка на быка.

– Ну расскажи, – просила она, поглаживая его по руке.

Он недовольно отпрянул, выставив вперед зажженную сигарету, как копье:

– В чем дело, Люба? Что за домогательства?

– Бог с тобой! – Только сейчас она сообразила, что ее вопросы Максимов принимает за заигрывание. – Ничего такого мне не хочется.

– Да? А что же тебе нужно?

– Просто хотела посоветоваться. Я пишу сценарий, и нужно усилить в нем любовный колорит. Вот я и подумала, ты поможешь мне. Все-таки мужчина.

Борис фыркнул:

– Очень мило. Значит, ты хотела использовать меня в своей работе? Эксперименты на людях ставишь?

Оторопев, Люба не нашлась что ответить. Почему-то ей казалось, что они будут весело обсуждать эту тему, смеясь и радуясь. Глупая, разве она плохо изучила Максимова? Он готов смеяться над ней, но ни в коем случае не вместе с ней. Зажмурившись, она представила на его месте Стаса. Наверное, он предложил бы ей взять ручку и бумагу и, дурачась, прочел бы целую лекцию о своих любовных предпочтениях.

– Борис, ну что ты говоришь! – произнесла она мягко. – Мне просто интересно мнение такого опытного мужчины, как ты.

Он последний раз затянулся, выбросил окурок в колодец двора и распахнул балконную дверь. Пропуская Любу вперед по всем правилам этикета, он кинул на нее высокомерный взгляд.

Она осталась стоять посреди комнаты, не понимая еще, поссорились они или нет, а Борис развалился на диване.

– Ты хочешь знать, что меня возбуждает? Изволь! Мне нравятся женщины, которые не пытаются использовать своих любовников в угоду работе. Которые, общаясь с мужчиной, думают о мужчине, а не о своих убогих сценариях. И если уж на то пошло, мне нравятся женщины, которые носят длинные волосы, а не стригутся так, словно собираются на армейскую службу.

Она стояла как оплеванная. Что можно было ответить на эту тираду?

– Впрочем, я рад, что мы с тобой затронули эту тему, – неожиданно заявил Борис, закидывая ногу на ногу. – Правда, Люба. Ты хорошая женщина, и тебе нужно измениться совсем немного, чтобы я был тобой доволен. Прежде всего не говори со мной о своих сценариях. Пойми, я нейрохирург, я много работаю, занимаюсь настоящим делом и не могу воспринимать всерьез твои слезоточивые бредни. – Он встал с дивана и взял ее за руку. – Одно дело, если ты занимаешься фигней ради денег, понимая, что это фигня, но по-другому у тебя не получается заработать. Это я еще могу понять. Но если ты считаешь свою писанину настоящим искусством...

Он картинно развел руками, показывая, что ничем не может помочь Любе в таком безнадежном случае. Она, насупившись, молчала.

– Ведь сериалы – это такое дурное дело! Ты поняла меня?