Клиника С.....

Сам, однако, угощаться чудесным чаем не пожелал — заварил кипятком пакетик «Липтона». Моршанцев же на работе пил только растворимый кофе, крепкий и сладкий. Две чашки подряд заменяли обед, отшибая аппетит часа на четыре.

Кормили в институте не очень. В смысле — не очень дорого (сто восемьдесят — двести рублей за обед из трех блюд плюс стакан сока — это по московским меркам доступно и терпимо), но и не очень вкусно. Никакие салаты, жиденькие супчики, котлеты, в которых хлеба было втрое больше, чем мяса… Соки отличались от воды только цветом, но не вкусом. Бутерброды с колбасой, ветчиной или сыром, прихваченные из дома, доставляли куда больше удовольствия и лучше насыщали, поэтому Моршанцев перешел на «сухой паек», а когда забывал его или если поутру дома не было колбасы или сыра (холостяцкая жизнь есть холостяцкая жизнь), то «обедал» кофе. Выигрыш был двойным — и в деньгах, и во времени. Пока дойдешь до столовой, пока отстоишь очередь, пока вернешься обратно… а тут вытащил из холодильника, стоящего в ординаторской, бутерброды, размешал в кипятке кофе с сахаром — и можно приступать… Впрочем, самые экономные из коллег, такие, как, например, Маргарита Семеновна, ни в столовые не ходили, ни из дома никакой провизии не приносили, а столовались «из буфета», то есть из больничного котла. Объедать больных вообще-то не полагалось, но процентов десять-пятнадцать сами отказывались есть «казенную» пишу, питаясь тем, что им приносили родственники, да вдобавок буфетчицы раздавали еду экономно-рачительно, выкраивая порции для себя, для постовых медсестер, помогавших в раздаче пищи и сборе грязной посуды, для старшей сестры и некоторых бережливых докторов.

Заведующая отделением смотрела на питающихся из больничного котла косо, но в то же время сквозь пальцы. Могла отпустить ехидное замечание, могла отчитать или даже уволить (случалось и такое) зарвавшуюся буфетчицу, чересчур увлекающуюся «ополовиниванием» порций, но всерьез с этой «традицией» не боролась, потому что понимала бесперспективность подобной борьбы. Стоит только лишить буфетчицу «приварка» к ее не ахти какому заработку, как та уволится, и до прихода новой возить с кухни тяжелые пятидесятилитровые фляги с едой придется старшей медсестре. Героизм, как и все на свете, имеет свои пределы, недели через три может уволиться и старшая медсестра… Поэтому лучше не обострять отношения. Умные заведующие отделениями, и не только заведующие отделениями, но и все прочие умные руководители, прекрасно понимают (во всяком случае, должны понимать), кто из подчиненных работает за зарплату, а кто не только за нее. Это понимание помогает руководить эффективно и без сбоев.

Сегодня утром Моршанцев не стал «досыпать минуточку», выключив будильник, а сразу же встал, и полки в холодильнике не были пустыми (их даже полупустыми назвать было нельзя), поэтому бутерброды вышли роскошными — тонкий ломтик ржаного хлеба, почти такой же толщины кусок нежно-розовой ветчины, тоненькие эллипсы соленого огурца, голландский сыр и еще один хлебный ломтик. Готовя бутерброды, Моршанцев негромко напевал:

С тобой мы, милая моя, целуемся, гуляем.
Тебе я нравлюсь, да и ты не безразлична мне.
В любовь играем, пустяки друг другу повторяем.
Нам просто в жизни повезло, а в частности — тебе.
Вот если бы с тобой вдвоем на остров мы попали,
Во мне бы голод пробудил коварный хищный нрав,
За ломтик хлеба, что нашла случайно ты в кармане,
Тебе бы шею я свернул, и в этом был бы прав.

А. Князев, «Ломтик хлеба»

Когда-то Моршанцев был фанатом «Короля и Шута», потом фанатизм сам собой прошел, а отдельные песни накрепко засели в памяти. И не выкинуть песню из памяти, как из песни не выкинуть слова.

Когда в ординаторскую заглянула старшая медсестра, Моршанцев хотел поинтересоваться у нее, что так расстроило медсестру Ольгу Гусь, но не успел, потому что Алла Анатольевна пригласила Довжик к себе и тут же ушла. «Узнаю потом, — решил Моршанцев, доедая последний, третий бутерброд. — Тайное всегда становится явным». Он и представить не мог, как скоро и сколь бурно обрушится на него это знание.

Пришедший с операции Капанадзе долго возмущался поведением родственников пациента. У того было три дочери. По каким-то причинам сестры враждовали друг с другом, но все трое переживали за исход операции. На пути от операционной до ординаторской Капанадзе пришлось трижды останавливаться и повторять одно и то же каждой из них.

— Замучили меня! Хоть бы догадались вместе подойти! Какое мне дело до их отношений?!

— Самое обидное, Отар, то, что с вопросами подходят по три раза, а с благодарностью только один, — поддел Микешин.