Клиника жертвы

Мне твердо, раз и навсегда внушили, что любить родителей – моя святая обязанность, мой главный долг. Человек, который не любит родителей, настолько мерзок и низок, что не имеет права дышать. У него вместо души черная дыра, которая утянет его прямиком в ад, когда он задохнется от собственного яда.

И не только любить, но и почитать. Радовать. Стараться. Угождать. А что может быть приятнее для родителей, чем сознание, что они вырастили хорошую послушную дочку?

Любовь к детям – немножко другое. Ребенок обязан заслужить, чтобы его любили. А если не заслужил, значит, он очень плохой.

Папа иногда в шутку говорил: родителей не выбирают. Будто выбирают детей… Думаю, этот двойной стандарт и погубил меня. В любви, любой любви, даже между родителями и детьми, правила должны быть одни для всех. Мне трудно это сформулировать, но социальная роль – одно, а любовь – другое. Любовь нельзя вымогать, к сожалению, я поняла это только сейчас. В этом чувстве человек абсолютно свободен. Можно и нужно уважать человека, если он остался с опостылевшей женой, но нельзя требовать, чтобы он снова в нее влюбился.

Мне же с пеленок привили такое искаженное понятие о любви, где возможны были отношения «раб – господин», «преступник – судья».

Я вовсе не хочу сказать, что моя жизнь была ужасной. Наоборот, я была счастлива в родительском доме, ведь я быстро стала опытным канатоходцем и научилась почти не покидать «фокус любви».

Просто в неравенстве между «моя любовь» и «любовь ко мне» не сокращалось «обязана»… Остаток, в котором был мой долг любить и долг быть любимой, наверное, и подвел меня к знаменателю жертвы…

Глава восьмая

Нейман сидел в кабине и наслаждался. По радио звучала одна из любимых песен подводников, «Дыхание» Бутусова.

– «Что над нами километры воды, что над нами бьют хвостами киты», – громко подпевал Владимир Валентинович.

«Если Кристина вернется до того, как песня кончится, может быть, у нас что-то и получится», – загадал он.

Тут в стекло робко постучали.

– А? – очнулся он.

Лариса Анатольевна выскочила в одном халатике. Приплясывает от холода, бедняжка.

– Лорочка, ну что же вы! – Нейман мгновенно вылез из кабины. – Пойдемте внутрь скорее.

– Я всего на пару слов…

– Которую вы скажете мне в теплом помещении. Давайте, давайте! – Он увлек ее обратно в приемное.

– Хотелось бы наедине, а у нас тут не так много укромных мест… – слабо улыбнулась Лариса.

– Вы меня заинтриговали.

Нейман заглянул в диспетчерскую. Кристина в боевой стойке беседует с терапевтом, выражение лица из серии «рука сама тянется к пистолету». Ясно, не сошлись диагнозами. Минут десять у него точно есть.

«Жаль, – подумал Владимир Валентинович, входя вслед за Ларисой в душную курилку, – получается, она бы не вышла до конца песни. Но будем считать, что гадание не сработало».

– Владимир Валентинович, – Лариса осторожно тронула его за плечо, – у меня к вам очень деликатный разговор.

– Прошу вас, Лорочка, не стесняйтесь. Буду счастлив помочь.

– Видите ли, – она опустила глаза, Нейману показалось, даже покраснела, – это по линии вашей общественной работы…

– Боже мой, Лариса! – Это вырвалось у Неймана прежде, чем он успел что-то сообразить. – Никогда бы не подумал, что у вас проблемы в семье!

– Нет, что вы! Нет! – быстро сказала она. – Разумеется, нет. Игорь меня бьет – что за абсурд! Просто смешно!

Нейман смутился:

– Простите, Лорочка.

– Речь не обо мне. Я хочу поговорить о моей подруге.

– Слушаю вас внимательно.