Клинки и крылья

В очаге трещал огонь — не такой, как в доме Фиенни, а почему-то зелёный. На полках над ним блестели отчищенные горшочки и плошки. Платяной сундучок стоял между двух кроваток — маленьких, будто бы детских; ковёр на полу, кажется, был каким-то немыслимым образом сплетён из сухих листьев. Узкая приставная лестница вела на второй этаж или, может быть, на чердак; её перила зеленели от вьющихся побегов. Огромная кувшинка в углу, кажется, заменяла стол: по крайней мере, на её лепестках лежали свитки и вощёные таблички, испещрённые знаками. Тааль сразу узнала письменность кентавров. От сияния двух светлячков, беззвучно скользивших под потолком, кувшинка казалась такой белой, что начинали слезиться глаза.

— Проходи, не бойся, — сказала Дана, прикрывая за собой дверь. Она вроде бы осталась спокойной и весёлой, но уши под ёжиком волос воинственно встопорщились. — Здесь ни один возвращенник тебя не достанет.

— Они не обидятся? — спросила Тааль, осторожно выглядывая за окошко, на залитую лунным светом поляну.

— Нет, — махнула рукой Дана. — Посмотри сама, если хочешь. Они уже и думать о нас забыли.

Действительно, пиршество продолжалось: Большой Ли, потирая руки, пододвинул к себе блюдо орехов, Черепашка задумчиво выкладывала из камушков разноцветные узоры, да и красноволосый Лорри уже совсем не казался пугающим. Вскоре снова завизжала музыка, и на этот раз боуги, звонко переговариваясь, начали выстраиваться вокруг пня в хоровод — так и замелькали их зелёно-золотые костюмчики. Маленькая взъерошенная сова, вылетев из чащи, доверчиво ухнула и уселась прямо на плечо Бригхи.

— А Ваш сын? — Тааль смущённо отошла от окошка. — Вы не позовёте его?

— Зачем? — боуги по-мальчишески повела плечом, щёлкнула пальчиками, и на одной из кроватей тут же раздвинулся полог. — Пусть повеселится, нечасто ведь бывает такая ясная ночь… Бригхи едва исполнилось двести восемьдесят, ему рано участвовать во взрослых беседах.

— Да уж, это точно, — проворчал кто-то на кровати, и Тааль увидела боуги-мужчину с полудетским заспанным лицом. Он свернулся клубком на одеяле из утиного пуха, подтянув колени к груди; рядом лежала объёмистая книга. — Разве обязательно было будить меня, золото моё червонное?… Что за великаншу ты привела?

— Это не великанша, а превращённая майтэ, Тааль-Шийи, — Дана решительно потянула на себя одеяло и встряхнула его, заставив боуги подскочить. — Та самая, которую ждут не дождутся наши бессмертные… И тебе пора бы встать, Вирапи: солнце давно зашло.

…Потом они сидели за столом-кувшинкой: по безмолвному повелению Даны её лепестки раскрылись и стали шире. Затем откинулась крышка сундучка, и из него, хлопая углами, вылетела вышитая скатерть. Следом за ней почему-то вылез крупный ёж; он явно проголодался и пофыркивал в поисках не то позднего ужина, не то раннего завтрака. Тааль только успела умилиться, а подвижная Дана уже бросила ежу кусок рассыпчатой булки, которую непонятно откуда извлекла.

— Давайте-ка садиться! — предложила она, по-мужски угловато изгибаясь, чтобы дотянуться до плошек, наспех всунутых куда-то в глубины полки. Чтобы перекричать дудочки и барабаны, всё громче верещавшие снаружи, Дане приходилось почти кричать. — Предстоит важный разговор.

Всё это время Вирапи, сидя на кровати, позёвывал и тёр глаза, но не забывал исподтишка наблюдать за Тааль. Она стояла, растерявшись и не зная, сумеет ли чем-то помочь: с такой скоростью и бесшумной грацией двигалась Дана, накрывая на стол-кувшинку.

— Всегда она так, — вяло вздохнул Вирапи, обращаясь к Тааль. — Вобьёт себе что-нибудь в голову, и её уже не остановить… Лучше сядь: она только злится, когда ей мешают.

Вирапи, однако, тоже поучаствовал в приготовлениях: пальцем с длинным изогнутым ногтем (честно говоря, больше похожим на коготь) начертил в воздухе что-то вроде бутылки. Навстречу ёжику по сухо шуршащему ковру сразу метнулась миска, и кто-то невидимый щедро наполнил её молоком.

По-кошачьи подрагивая острыми ушами, Дана поставила на стол горшок с золотистым маслом. Рядом по щелчку её пальчиков очутилось блюдо, до краёв наполненное нарезанными ломтями хлеба, который теперь для Тааль стал знаком всего человеческого. Чайник тоненько засвистел, и боуги-хозяин одобрительно посмотрел в его сторону.

— Сегодня быстро, — отметил он. Дана закатила глаза с непередаваемым выражением — будто грамотей в кругу тупиц-односельчан…

Как-как?…

Тааль замерла, вжавшись в резную спинку своего стула. Это снова была не её мысль. Такое сравнение — вне горизонта её жизни, её памяти. Неужели сознание ученика Фиенни упрямо продолжает вторгаться в её сознание?…

— Но разве?… — начала она, чтобы отвлечься. Женщина-боуги фыркнула, не дав ей договорить, и бережно сдвинула крышку горшочка.

— Вирапи верит, что его дедушка заговорил чайник, и тот с тех пор различает плохих и хороших гостей. Для тех, кто приходит с честными намерениями, закипает сразу, а остальных заставляет ждать.