– Да. Только не переигрывай. И не лезь на рожон. Иначе он тебя зарежет. Знаешь, какой у него рожон?
Крисп хотел сострить, но передумал.
Герцог:
Федерико:
Герцог:
Федерико:
Герцог:
Федерико:
Герцог:
Федерико:
Герцог:
Федерико:
Герцог:
Федерико:
Герцог:
Федерико:
Герцог:
Федерико:
Глава одиннадцатая
Все дары мира
– Что он умел лучше всего?
– Обижать.
– Ваш учитель? Дон Леон?
– Да.
– Странно. Я ожидала услышать что-то другое. Выпады, стойки. Защиты. Уколы. Специальные термины. Но обижать? Объяснитесь, прошу вас.
– Это будет трудно, госпожа Ульпия.
– Эрлия. Просто Эрлия.
– Хорошо, донна Эрлия.
– Тогда уж донья Эрлия. Я не замужем.
– Повторюсь, донья Эрлия: лучше всего маэстро Дильгоа умел обижать. Я имею в виду – обижать нас, учеников. С посторонними людьми он вел себя безукоризненно. Многие пытались перенять его манеры, и я в том числе – тщетно. Таким надо родиться…
Веранда была просторной и светлой. Здесь чудесно размещался стол, троица плетеных кресел и еще один столик – круглый, маленький, с широкой вазой. Дважды в день слуги меняли фрукты в вазе на свежие. Еще они приносили новую прохладную бутылку вина и забирали старую, даже если бутыль оставалась целомудренно запечатанной, как девственница. Диего так и не сумел привыкнуть к комфорту, удобствам, к личным апартаментам. Простор заставлял нервничать, молчаливая забота слуг тревожила. Когда же маэстро объяснили, что для смены полотенец их надо без лишних церемоний швырять на мокрый пол в ванной… За номер, размещенный на южной стороне первого этажа, с видом на горы, платил спонсор команды. Все попытки уговорить мар Дахана перевести скромного Диего Пераля в номер попроще – желательно, общий, с двумя-тремя соседями – провалились. В гостинице, как выяснилось, гостям не предлагали общих номеров – только персональные.
Это ад, вздохнул Диего. Все дары мира – мертвецу.
– Вернемся к обидам, дон Диего. Я надеюсь, вы уточните вашу мысль?
– В объяснениях, а также в демонстрациях, маэстро предпочитал точность и краткость. Но случается, что ученик забредает в тупик. Повтор за повтором, и ничего не выходит. Если это длилось в течение разумного срока, дон Леон старался не подходить к такому ученику. Давал время разобраться самостоятельно. Если дело затягивалось… В один малопрекрасный день, проходя мимо, он бросал два-три слова, и ты понимал, что уж лучше бы он проткнул тебя рапирой насквозь. Вы даже не представляете, донья Эрлия, как это было обидно! Не оскорбительно, нет – обидно, и некого винить, кроме себя самого.
– После этого вы шли к психоаналитику?
– Мы шли в кабак. Лично я пару раз напивался до поросячьего визга. И знаете что? В скором времени тупик исчезал. Ты вкладывал обиду в каждое движение, и обида растворялась, как сахар в кипятке, а дело шло на лад. Возможно, психо… Как вы сказали?
– Психоаналитик.
– Это врач?
– В определенном смысле.
– Возможно, психоаналитик смог бы объяснить природу этого чуда: обида на маэстро превращается в изящество финта и точность укола. Я, извините, не возьмусь.