Клинок Богини, гость и раб

Шиада глядела на них без укора: «Они куда ближе как женщины. Они из одного круга. Чего не скажешь обо мне. Мой круг сильно отличается», – уныло думала девушка. Когда она говорила в ритуале с Неллой, храмовница приказала дожидаться окончания войны с саддарами, запретив тем самым Шиаде покидать отчий дом. Но каждый здесь угол был ей чужд, и если бы не тревога за Ронелиха и Растага, она бы сказала, что ничего вообще из окружавшего ее на тот момент мира не вызывало чувств.

Минул день сороковин Ринны. Стояла осень.

Мэррит тщилась помочь дочери прийти в чувство. Вдали от Священного острова Шиада угасала, теряя краски неземной красоты. Ничего лучше работы герцогиня не нашла. Да и зима уже близко, а ей ли не знать, как умелы жрицы, сами обеспечивающие свою жизнь, во всем, что касается хозяйства?

Трудолюбием, добродетелью и поразительно ревностным почтением к собственной вере Шиада мало-помалу расположила к себе Элайну. Невестка дома Стансоров присматривалась к золовке настороженно, точно принюхивалась, и, обнаруживая достоинства, подолгу, нехотя признавала их.

Многие женщины, слуги и оставшиеся в охране мужчины замка расхворались в межсезонье и с началом холодов. Шиада, обладавшая истинным мастерством целительства, помогла многим, в том числе собственной матери, перенесшей болезнь едва ли не тяжелее остальных. А когда с первым снегом и заморозками местные улочки покрыла гололедица, стали приходить и с ушибами, синяками, переломами. Шиада находила средства и от этого.

Вестей не было. К жреческому умению видеть Шиада не прибегала, а Мэррит давно утратила дар. Поэтому военных новостей в Мэинтаре особо не знали. Доходило, конечно, множество слухов – их легко можно было услышать в городе, – но уж больно все они разнились друг с другом или выглядели надуманными и фантастическими.

Правда, втайне от всех время от времени Шиада выходила во двор темными густыми вечерами, плотнее кутаясь в тяжелый шерстяной плащ с предыдущего пострига, и пыталась разобрать начертанное среди звезд. Но картины, которые складывались на небосводе, понимала мало.

Элайна, не раз наблюдавшая, как поднимаются в покой какой-нибудь воин из оставшейся замковой стражи с женой, или как без умолку скворчат подруги о детях, которые вертятся где-то рядом, начала заходиться от тоски. Доверить страхи свекрови ей не хватало мужества, а вот рассказать об опасениях за Ронелиха его сестре казалось лучшим вариантом. Тогда и сблизились.

В декабре грянуло сражение на реке Тарс, крупнейшей из токов Иландара.

В день середины месяца Шиада, уста которой не познали ни еды, ни питья, ни слова буднего, читала молебны. Предыдущим вечером она напутствовала невестку:

– Молись за них завтра весь день, и пусть твои дамы тоже молятся.

Картины кровопролития сменяли друг друга одна за другой в те бесконечно длинные сутки. И животный страх тысяч воинов – иландарцев и саддар – стеснял дыхание юной жрице, не знавшей покоя.

Спустя два дня поздно ночью Элайна пришла к Шиаде.

– Можно я не буду ничего говорить? – спросила, сев на кровать родственницы. – Ведь можно?

Жрица не ответила, привлекла невестку, надрывно зарыдавшую на плече. «Все мы сестры перед Богиней. Потому что все мы Ее дочери. И всех нас Она любит одинаково, кто бы и как бы Ей ни служил. Никто не виноват, что наше знакомство с Элайной началось так. Она умна, и родна мне, и достойна Праматери».

– Не бойся, – проговорила жрица отстраненно, когда Элайна подняла заплаканное лицо. – Они еще живы. Главное – продолжай молиться Богу Единому, Отцу Небесному, а я помолюсь Богине, Великой Матери богов и людей.

Зима в тот год выдалась на редкость лютая. В замковых щелях выл ветер, от камина толку было мало. В жуткие ночи Шиада спала вместе с невесткой и матерью на огромном ложе Элайны и Ронелиха. Неизбывная тоска по Ангорату делалась сильнее с каждым часом. Еще бы – зимнее солнцестояние позади, она полгода как покинула дом, а ведь уезжала между тем на месяц.

Прошел январь, за ним февраль, такой же неистовый и мерзлый, а следом утек и март, с приходом которого в замке впервые почувствовалось потепление. Дрогнули снега. В начале апреля, когда, словно сонные мухи, женщины замка сидели за прялками, жрицу озарило. Когда видение окончилось, Шиада приблизилась к снохе и тихо сказала:

– Элайна, думаю, здесь и без нас управятся. Следует решить, что подавать к ужину.

– А что, овсянка с маслом уже не еда?

– Отчего же, – хихикнула девушка, – но кормить ею мужчин, провоевавших полгода, позорно.

– Мужчин? – спросила Элайна громче, чем рассчитывала. Взоры дам обратились на нее. – Они вернулись? – поинтересовалась, сбавив тон.

– Прибудут сегодня вечером.

Уже через пару часов часть бараньей туши обжаривалась на вертеле, а в огромных чанах кипел бульон.

К закату явились герои. Уставшие и счастливые, обнимали женщин и детей. Позже дамы усадили мужчин за столы. Весь вечер звучали тосты, прославлявшие королевский род Страбонов, Стансоров; чтившие память погибших и торжествующие победу. Берад, прибывший сюда вместе с Кэем, от души поблагодарил жрицу за помощь.