Клинок Богини, гость и раб

– Из женских костей получаются кости ребенка, из женских глаз – его глаза, из женских сил – его силы, из женского дыхания – его легкие, из женского сердца – его сердце, из женского молока – весь его мир. И во власти всякой женщины, поняв, что она тяжела, оставить ребенка или изгнать. Если же семени нет – частичка, из которой десять лун зреет человек, умирает каждый месяц, и как во всякой смерти, по закону Матери Сумерек изливается кровью. На ее месте начинает расти другая. Эта способность женского тела и власть сохранять или изгонять детей из чрева делает нас кровожаднее мужчин – мы теряем больше крови. Именно поэтому в лице Праматери воплощаются Война и Смерть, и поэтому Богиня – это всегда баланс сил Вселенной. Всякая женщина несет в себе жизнь и смерть одновременно. И отличие Богини от обычных женщин, помимо могущества, мудрости и прочего, в том, что нам, Ее дочерям, чтобы воспроизводить жизнь, нужно мужское участие. Хотя даже среди зверей есть те, кто в этом не нуждается. Праматери же всегда хватало Ее собственных недр. Вот почему, лорд, Бог, которому молишься ты, может быть сколько угодно Отцом всем людям, но для Праматери он всегда будет только Сыном. И как всякий ребенок, чтобы зваться Достойным и не видеть в глазах Родившей его стыда и позора, Он должен превосходить самого себя день ото дня.

Мужчина молчал. В его душе восстало почтение к воспитавшей его вере.

– То, что я сказала тебе, – одно из таинств, и Богиня взыщет с меня за то, что я разгласила тебе. Но я приму наказание от Дающей Воздаяние, если это хоть немного позволит тебе прозреть.

Где-то неподалеку застрекотал сверчок. Надо же, в этом тоже есть какое-то до боли простое и прекрасное таинство. Он тоже рожден Праматерью, создан из себя самого с каким-то умыслом или из великой фантазии Матери Вселенной.

«Она так юна, а рассуждает о религиях с жаром, с каким девчонки ее возраста говорят только о замужестве, украшениях и платьях, – думал Берад не то озадаченно, не то восхищенно. – Кэй, Кэй… Она, конечно, нравится тебе, но как быть-то…»

– Лорд мой, видно, я сильно утомила тебя своими разговорами, раз ты совсем не слушаешь меня.

– Нет, что ты, Итель…

– Оно и правильно. Думаю, время сменить повязку, – сказала девушка, указав взглядом на руку. Впрочем, под покрывалом Берад не разглядел. Девушка поднялась.

– Послушай, Итель…

– Шиада, – поправила жрица.

– Да, Шиада. Прежде чем ты уйдешь, мы хотели попросить тебя сообщить о своих видениях королю.

Она обернулась и бросила надменный взгляд сверху вниз:

– Нет.

– Что?! – непроизвольно повысил Берад голос. Спросить согласия Шиады казалась Стансорам и Лигарам делом вежливости – конечно, она не откажет, король ее близкий родич.

– Что? – повторил Берад. – Но почему? Ты же его племянница, и он был добр к тебе в Кольдерте…

Шиада молчала. Самообладание мало-помалу начинало покидать ее.

– Или ты слишком измучена своими чарами? Ну так мы просим тебя, отдохни денек и сообщи ему, а после женщины замка очень хорошо о тебе позаботятся.

– Нет, Берад. Как бы тепло я ни относилась к дяде Нироху, я не буду ничего ему говорить. Подданные короля – вы, Стансоры и Лигары, а я – Сирин. И у меня есть только один долг – жреческий. Завтра же утром я сообщу храмовнице обо всем, что видела. Если она сочтет нужным, она посвятит в эти знания своего брата. Если же в один прекрасный день Верховная жрица, не объясняя причин, откажет Нироху в поддержке, Страбону этого не изменить и сестре не отомстить, собери он хоть пять иландарских армий.

Берад не нашелся с ответом. Где-то высоко в небе серп Нанданы скрылся за наплывающими облаками.

– Если ты больше ничего не хочешь спросить, доброй ночи, лорд.

– Итель, – остановил он девушку словом. Жрица обернулась. – Прими мои соболезнования.

Шиада глянула на Лигара как на маленького ангоратского мальчика из тех, кто растет там до восьми-девяти лет, а потом отсылается в Этан за ненадобностью и непригодностью для служения Всеединой. Жрица слегка наклонила голову и ушла, ощущая, как десятки непролитых прежде слез заструились по лицу.

Пока силуэт в ночи мелькал хотя бы расплывчатым пятном, Берад не шевелился. Потом вздрогнул и неожиданно почувствовал, как заметно похолодало. Неужели из-за присутствия Шиады воздух казался ему теплее?

Мэррит зашла в комнату, затворив дверь. Шиада сидела в комнате на краю кровати, без сна, с заплаканным лицом, раскачиваясь. Когда вошла герцогиня, жрица медленно и устало подняла глаза на мать. Взглянула, ничего не сказав. Мать, ее родная мать – только и могла стать сейчас тем утешением, которое бы приняла Шиада. Мэррит села рядом и, просто склонив голову дочери, прижала ее к себе. Девушка молчала, чувствуя, как стекают по щекам то одна капля, то другая.

– Поплачь, девочка, – говорила мать. – Поплачь, родная. Станет легче. В слезах нет ничего постыдного. Покинув Ангорат, я много плакала, ибо быстро поняла, что женщина, не знающая слез, – уже не женщина. Плачь.

– Мама, – тихонько позвала девочка. Девочка, крохотная, будто ей вновь было пять и ей опять привиделось страшное. – Мама.