Клинок Минотавра

В голове не укладывалось. Машка и любовник. Она же была такой… искренней. Светлой. Девочка его… а может, сочинила все Ларка? Тощая завистливая женщина.

Чего ради?

Просто так… кто их, женщин, поймет?

Но не спокойно. Явилась. Растревожила рану. И исчезла, будто так и надо… выпить не оставила.

Что оставила?

Запах духов, цветочно-горьковатый, навязчивый. Иван раздраженно открыл окна. И теплый летний воздух запах вымел, но стало еще хуже. А ведь уснуть не выйдет, до утра еще долго и…

…И все можно проверить. Вот он, Машкин ноут, розовый, аккуратный, стоит на краю туалетного столика. Странно, что не изъяли, но пока не изъяли, то…

…Валентин ответил сразу. И просьбу выслушав, буркнул.

– Сейчас буду.

Он и вправду появился очень быстро, от чая – больше гостю предложить было нечего – отказался, только попросил:

– Не маячь. И это… соболезную.

Иван кивнул. Он убрался на кухню и там сидел, курил сигарету от сигареты, подгоняя сердце никотиновой отравой. Валентин, провозившись с полчаса – а показалось, вечность в растянутом сигаретами времени, – появился на кухне.

– Короче, вскрыл. Только это, Ивашка, ты сам думай, оно тебе надо?

Думал. Все это время думал, и после ухода Валентина тоже, целых пять минут, а может, все десять. Что он хочет найти? Пикантные фотографии? Или адрес соперника? Признание его в убийстве?

…Письма… десятки писем, некоторые короткие, по строчке или две.

Привет…

…Если бы ты знал, как я соскучилась.

…Вчера весь день ждала от тебя письма, а ты… хотя бы строчку…

…Здравствуй, я много думала о том, что ты сказал… люди и вправду должны испытывать прежде всего духовную близость и…

…С удивлением и улыбкой вспоминаю нашу первую встречу. Неужели и вправду я была столь надменна, как ты говоришь? Мне и смешно, и стыдно. Да, признаться, я ненавижу деревню, особенно такую, как Козлы. Козлы – они козлы и есть, как ударение ни ставь. И мне не понятна его привязанность к этому месту. Конечно, ты станешь возражать, говорить об исторических корнях, с которыми никак нельзя обрывать связь, но это не мои корни. Ильина. У меня же Козлы ассоциируются с той печальной умирающей деревней, которая есть ничто иное, как воплощение полной социальной деградации. Грязь, забвение и тихий алкоголизм.

Иван потер глаза и перечитал письмо.

Малые Козлы он любил нежной детской любовью, круто замешенной на ярких воспоминаниях. Солнце. Лето. Клубника в огороде, которую бабка Ивана собирала в оловянную солдатскую миску. И всякий раз миска набиралась с верхом. Клубника у бабки была особенная, сладкая и с дурманящим ароматом. Пусть и мелкая, но она была несоизмеримо вкусней покупной. И Ивашка, кое-как ополоснув клубнику, забирался с миской на старый сундук, доставал книгу, читанную дважды, а то и трижды, но все равно интересную…

В деревне он был свободен.

От школы с ее холодным противостоянием и драками, в которых Ивашке катастрофически не везло: то и дело били. А если не били, то рвали одежду. И мама хмурилась, наливалась недовольством, краснела. На следующий день она шла к классной руководительнице и долго, муторно рассказывала о бедах Ивана.

Ивашку же называли стукачом. Он никому ничего не говорил, но все равно… в городе было душно, что осенью, что зимой. И от духоты, от сырости вечной он заболевал и болел подолгу, получая удовольствие от самого процесса. Особенно когда мать, устав от бесконечных больничных, стала оставлять Ивашку одного. В пустой квартире было спокойно.

Ивашка ел. Спал.

Читал.

Сам с собой раскладывал домино. Или разыгрывал партии в шахматы. Но все равно деревню он любил больше.

Колхозный сад за высоким забором, в котором бессчетно лазеек. И коровник. Меланхоличных коров и старого козла, что вечно пасся перед сельсоветом, хотя не столько пасся, сколько норовил поддеть каждого, кто к сельсовету подходил.

Лес. Речку, которая и речкой-то не была, так, грязной канавой, но в канаве имелась вода, а остальное – так ли важно в одиннадцать лет? Нет, Ивашка, а ныне Иван категорически не понимал, как можно не любить деревню. И в дом, доставшийся от бабки, – мать уговаривала его продать, но к счастью, Иван был уже достаточно взрослый, чтобы отказать ей – он сбегал, когда в городе становилось вовсе невмоготу…

А Машке не нравилось.

Иван-да-Марья.

Растение такое с лилово-желтыми венчиками-соцветиями. Вечное противостояние. А ему казалось – дурит. И обижается. Надувается, что рыба-шар, молчит всю дорогу, глядя исключительно перед собой, и лишь подбородок подрагивает.

Машке отдыхать нравилось иначе, активно. К примеру, в клубах, или в театр можно сходить, или в ресторан. Но Иван от такого отдыха уставал.

Он потер лоб и вернулся к письмам.

Права Ларка. И насчет любовника. И насчет того, что эта скотина Машку зарезала… изнасиловала и зарезала. А его ищут-ищут, но вяло… и значит, надо самому. Хотя бы для того, чтобы вырваться из круга тоски и мути.