Клинок предателя

Нет! Кест! Старуха сошла с ума. Она обезумела от горя, и никто, кроме меня, этого не видит… Она собирается…

Каждая клетка тела взорвалась болью. Зрение мгновенно обострилось: я увидел перед собой узкий тоннель, залитый красным. Мир заполнился кровью, пылью, болью — она почему–то исходила от моей левой руки. В ушах стояли звуки неконтролируемого кашля и рыданий, слезы струились у меня по щекам. Я заставил себя закрыть глаза. Словно все мои чувства разом взбунтовались, пытаясь изгнать из меня все следы того мира и спокойствия.

— Фалькио! — раздался голос Кеста.

Я попытался силой воли изгнать реальность, которая возвращалась ко мне. Нет… отпустите. Позвольте уйти туда.

— Фалькио, открой глаза. Сейчас же. Отпусти клинок.

Без моего желания, ибо вынести это было невозможно, глаза открылись. Я стоял на коленях — передо мной, не шевелясь, замерла Алина. Клинок застыл в воздухе, не долетев до ее шеи какого–то дюйма. Его удержала рука, из которой хлестала кровь, порез был глубокий и от веса клинка становился все глубже. Швея уже отпустила нож, и лишь моя хватка не давала ему упасть на пол пещеры.

Кест взял клинок одной рукой, другой ласково разжал мои пальцы. Он смотрел на меня доброжелательно и печально. Кто–то обернул мою руку тряпкой. Если бы у меня были силы, я бы сорвал ее. Я испытал умиротворение и любовь. И получил вознаграждение. Коснулся края теплой земли, увидел тех, кого давно мечтал встретить снова, но меня вернули обратно в смердящий мир, наполненный мерзостью, разложением, разбитыми надеждами и отчаянной нуждой.

Швея оттолкнула Кеста в сторону и схватила меня за затылок. Ее пальцы впились в мои волосы и дернули голову назад, заставив посмотреть на потолок. Она наклонилась и заполнила собой весь обзор.

— Это, Фалькио, и есть жертва. Это цена, которую ты платишь за доблесть.

Она поцеловала меня в губы, и это было самое отвратительное ощущение за всю мою жизнь, но оно отвлекло меня от боли в руке.

Она криво улыбнулась.

— А теперь поднимай свой зад и принимайся за работу.

* * *

Я еще несколько минут простоял на коленях. Знал, что мне нужно начать двигаться, встать, принимать решения, что–то делать дальше, но не мог. Я вкусил радость и освобождение, покончил с болью и яростью, наполнявшими мою жизнь. С тех пор как я увидел изуродованное тело жены в трактире, моим убежищем было безумие. Но теперь оно прошло, его у меня забрали, осталась лишь боль. Я проклял Швею за то, что она сделала. Проклял короля за то, что он нарушил обещание, так и не дав мне воссоединиться с женой. Проклял и ее за то, что слишком отважно вела себя в тот день. «Мы с тобой состаримся вместе и будем смеяться, когда эти индюки упокоятся на наших полях». Как же она ошибалась, глупая: бросила меня одного в этом месте, наполненном гнилью и грязью настолько, что я их больше не замечаю.

Меня подхватили под руки и подняли. Я знал, что это Кест и Брасти, потому что никто другой не отважился бы. Не хотелось даже сопротивляться, поэтому я позволил им вынести меня из пещеры. Я обнимал их за шеи, как пьянчуга собутыльников. Глаза мои были закрыты, но я почувствовал тепло утреннего солнца на лице и открыл их, надеясь, что яркий свет хоть ненадолго ослепит меня.

— Тысяча чертей, Фалькио, — прошептал Брасти. — Слов нет, как мне жаль.

По привычке я открыл рот, но сказать было нечего.

— Брось, — отозвался Кест.

— Нет, — ответил тот. — Нет. Нужно это сказать. Признать, что здесь произошло.

Он отпустил меня, и я вдруг обнаружил, что у меня, оказывается, есть ноги. Кест попытался помочь, но я оттолкнул его.

Брасти повернулся ко мне, положил руки мне на плечи и покачал головой.

— Святые угодники и боги, Фалькио. Мне жаль. Очень–очень жаль. Даже не представляю, что ты перенес.

— Брасти, оставь его в покое.

— Фалькио, я должен знать. Каково это? Насколько ужасно?

Я посмотрел ему в глаза. Поверить не мог, что кто–нибудь спросит меня о таком.

Брасти потряс меня за плечи.

— Мне нужно знать, Фалькио, — вкрадчиво произнес он, но тут заботливое выражение лица превратилось в глумливую ухмылку. — Каково это, когда тебя целует уродливая старуха?

На какое–то мгновение мне вдруг показалось, что мир застыл. Даже ветер задержал дыхание. До сих пор я не понимал до конца, что такое отчаяние, хотя прожил с ним почти всю жизнь. Я думал, что с отчаянием нужно бороться и умереть в этой борьбе, что это нечто такое, от чего можно защититься, лишь облекшись в безумие и ярость. Но, вопреки логике и приличиям, в этот самый невозможный момент Брасти обратил боль в шутку. «Мы с тобой состаримся вместе и будем смеяться, когда эти индюки упокоятся на наших полях», — сказала она. Пустые слова, и все же эта пустота требовала, чтобы ее чем–то заполнили. Звук, сорвавшийся с моих губ, был грубым и неумелым, словно у человека, разучившегося говорить, но он отчего–то развеселил Брасти, и тот принялся хохотать, как идиот.

— Боги, Фалькио, она так крепко тебя поцеловала, что у тебя даже челюсть отнялась!

А затем я услышал, наверное, самый странный звук на свете. Кест захихикал.

— Не смешно, — сказал он, давясь от смеха.