— Что тут не понять, рыба она как люди, тоже обществом живёт, только вот кланы у неё большие, а жизнь короткая, значит и память не долговечна. Мелкая рыба, это как дети, про них помнят долго, а вот взрослые, так что с взрослыми не бывает. Пошёл, к примеру, человек в лес, заблудился и пропал. Его, конечно, будут искать некоторое время, потом просто помнить, что пропал, помнить долго, пока родственники живы. А если их нет, то и память быстро проходит. У рыб приблизительно так же. Поплыл взрослый карась, а куда никому не сказал, потому, что скажи, и тебе червяка не достанется, тут-то его и выудили. Пропал он. Несколько дней вся стая его ищет, а потом просто забывает. Ну, был, и нету, всяко бывает, может щука съела, а может, куда под корягу забрался и спит себе. Конечно когда пропаж много за один раз, вот как сегодня, к примеру, то и искать будут долго. В это время главное на пруду не показываться, чтобы они не связали эти пропажи с тобой. А через несколько дней, когда волна поисков уляжется, можно вновь на пруд идти, только уже в другое место.
— Почему в другое?
— Потому, что там другой клан обитает, и они про эти пропажи, слыхом не слыхивали.
— Слушай, ты это сама придумала?
— Нет, это старые люди рассказывали.
— А они откуда знают?
— Им их деды рассказывали, а тем их деды, так их поколения в поколение и передаётся.
— Ну а самым первым, откуда известно стало?
— Так саамы первые они в гармонии с природой жили, не то, что мы. Они с рыбами говорить умели, и со зверями тоже.
— Так, как же они тогда их убивали и ели, если могли с ними разговаривать? Это всё равно, что мы теперь друг друга убивать будем и есть.
— Всяк знал своё предназначение, и всякий мирился со своей судьбой. Но и ни кто не убивал никого только ради развлечения. Строго по необходимости для того, что бы выжить. Кланы сами определяли особи, которых можно бить. Но всякому нужно было ещё доказать своё право на жизнь. Если человек не мог справиться со зверем, то он становился не охотником, а добычей. Звери и рыбы приносили свои жертвы людям, люди в свою очередь приносили свои жертвы Богам, а Боги заботились о том, что бы и людям и зверям было комфортно жить на земле и на воде. Вот так и жили в самом начале времени. Потом люди стали убивать самих себя, и не ради того, что бы выжить, а просто из собственной прихоти, и перестали приносить жертвы Богам. Они почему-то посчитали, что Боги могут обойтись без еды, но сами не стали меньше есть. Наоборот построили фермы, на которых стали выращивать зверей, только на убой. Они лишили их права выбора, и права на жизнь, права на борьбу за своё существование. Люди начали бивать ради удовольствия. Это не понравилось Богам, и они отвернулись от людей. С тех пор жизнь на земле и на воде стала опасна для людей. Но люди не поняли ничего, они продолжали убивать один другого, и радоваться новым убийствам. Чем дольше они жили, тем изощрённее методы убийства изобретали. Вот и дожились до того, что не осталось для нас места, ни на земле, ни на воде, ни в воздухе. Мы не живём, мы постоянно боремся за право жить и выжить.
— Интересная теория, никогда такого не слышал, — удивился Семён, — это ты наверняка сама придумала.
— Нет, это рассказывали старики. А ты что сам не замечаешь, что на земле становится с каждым годом всё опаснее и опаснее жить, что всякие ураганы, потопы, землетрясения, войны, теракты. Ты никогда не задумывался, почему так происходит?
— Нет, а зачем?
— Что значит зачем?
— Зачем задумываться? Всё равно мы ничего не в силах изменить. Всё идёт, так как идёт. Или ты думаешь, что от того, что ты сегодня поговорила с карасями, мир станет лучше? Я сомневаюсь.
— Значит, ты считаешь правильным то, что мы друг друга убиваем и сам готов убить только ради потехи?
— Нет, зачем сразу делать такие выводы, я не убийца.
— Ты когда-нибудь видел глаза коровы, которую ведут под нож?
— Нет.
— Так вот загляни в них, там увидишь много интересного, а потом попытайся представить, что это тебе накинули на шею петлю и ведут на эшафот, и загляни в свои глаза. Там ты увидишь столько же страха и ненависти, как и в глазах коровы. Хотя мы считаем её и низшим разумом.
— Значит, ты хочешь сказать, что мы не должны вообще есть мясо?