Клинок Уреньги

Было это лет за сто до Пугачева, а может, и больше. Кто знает... Только известно давно, что с далеких времен купцы и хожалые люди по древним дорогам Урала шли. Караваны верблюдов, нагруженных товарами, дни и ночи шагали из далеких стран по дорогам и тропам уральским.

Были эти купцы так издалека, что про них говорили: «Идут караваны оттуда, где солнышко просыпается, туда, где оно на покой ложится». Да, велик наш батюшка Урал!

В те поры, когда жил Щелкан, люди про Урал еще так говорили: «Стороной наш Камень не обойдешь и на самом быстром коне не обскачешь».

Вот и лезли люди на хребты, в дремучих лесах тропы торили, а кому любы были привалы лесные, навек оставались в горах и внукам своим завещали любить и хранить Камень-Урал, как и всю землю родную.

Уходили поколения из жизни, но о себе след оставляли: по сей день в бескрайней степени стоит Тамерланова башня, и если б камни могли говорить, о многом бы они рассказали.

А вот тот древний курган, будто белой шалью туманом одетый. Кто на нем тризны справлял? Чьи кости лежат в нем под землей?

A кто рыл эти шахты-копушки в горах? Кто выносил из них редкие самоцветы?

Да, заняться бы всерьез, немало бы можно прочесть в великой книге сказаний о жизни людей на Урале!..

Вот в одном из них так говорится о храбром Щелкане и красавице Сулее.

Будто в том месте, где горы со степью, как с любимой матерью прощаются, где солнышко в неоглядной купается, в давние времена люди табуны скота пасли, охотничали да горняцким делом промышляли.

Не по своей воле гнили в горах, не свой скот пасли, а хозяев-баев, тарханов.

Не было счета богатствам хитрого тархана Кудаша, что этой землей владел. Не было резвей и сильней скакунов во всей округе, чем у него.

До самых киргизских степей его пастухи с табунами ходили. Бесценными коврами разукрасил он свой кош. Крепко были закрыты пухом с лебедей стены коша. В самый крепкий мороз иль непогоду в коше тархана было тепло. Не долетал сюда вой ветра и песни метелей. Но зато гибли от лютых морозов и хвори повальной люди в улусах, пастухи замерзали в степи.

И то ли оттого, что два ветра — один с гор, а другой степной — день и ночь пастухов и рудобоев обнимали, то ли труд у людей характер закалял — был здесь народ смелый, характером твердый.

Вот в те поры и жил Щелкан. Жил в глухом улусе, Работал, как и другие, на Кудаша. Платил Щелкан ясак и воеводам. Одним словом, в двух шапках ходил: одна была байская, а другая ясашной звалась.

Жил Щелкан не один, а с братом. Юлтаем его звали.

Только разница была большая между ними: Юлтай был здоровущий, красивый, чисто сохатый по весне, а Щелкан невысокий, с лица рябой, но сильный и крепкий. Никто не умел быстрее и ловчее его медведя поднять из берлоги или угодить в стервятника на лету. И характером он был другим, чем Юлтай. Умел Щелкан ласковое слово отцу с матерью сказать и добрых людей не обидеть. А как рудобой будто сквозь землю видел. Так крепко знал Щелкан приметы камня — где он в земле лежал.

Юлтай же был ленив и хвастлив. Не раз люди шутили над ними, говоря: «Маленький Щелкан, да рябчик, большой Юлтай, да глухарь».

А уж врать был Юлтай такой мастак, что сам удивлялся своему вранью. Откуда что и бралось у него!

Хвастал же он все больше удачей, забыв, что удачи ведь разные бывают: у терпеливого в руке, а у хвастливого на языке.

Так и получалось с Юлтаем.

Щелкан то редкий самоцвет найдет, то хрусталь пудовый откопает, а Юлтай редко что находил. Больше на посулах жил.

И вот пришла пора для братьев, когда они до парней поднялись. Завязался между ними узелок и такой, что Щелкан бежал, родной улус покинул, а Юлтая заковал тархан Кудаш — и все из-за любви к красавице Сулее.

Верно дед Валей говорил, что любовь не лучина. Вздумал и зажег, раздумал — потушил.

Не заметили братья, когда они Сулею полюбили, а она была крепко хороша.

Будто ночь застыла в ее глазах. Будто смелый сокол был ее отцом, а пена от волны, что день и ночь на озере шумела, — матерью иль сродни ей приходилась. Так люди говорят. Гордо Сулея на людей глядела. Знала она силу красоты своей. Все ею любовались. И никто бы не догадался, глядя на нее, что она была хитрей рыси и покорыстней, пожалуй, самого тархана Кудаша.

Не разглядел и Щелкан в ее глазах, как зависть тлела в них. Видать, горячо парень ее любил. А она любовалась только собой и немного ее тянуло к Юлтаю. Лестно было ей: самый красивый парень в их улусе вздыхал по ней и так глядел, что от гордости у нее в груди пело. Щелкан же был готов ради Сулеи подняться на самый высокий шихан великана Иремеля. Добыть редкий самоцвет и даже заставить петь горы, ежели бы они смогли петь.

Но горы молчали, как молчала степь и древние курганы.

Они молчали и словно не замечали, как на одном из них по вечерам, когда от зноя отдыхала степь к дальние зарницы небо освещали, Щелкан вынимал из-за пазухи тряпицу, бережно развертывал ее и дарил Сулее самоцвет. А потом, прячась от луны в тень кургана, получал, как неба дар, поцелуй Сулеи.

— Ты будешь моей женой? — спрашивал он Сулею.

Но она только смеялась в ответ.