Клёст - птица горная

— Что, Усатый, прижимают нас к стенке?

— Мя-а-о, — жалобно подтвердил кот, глядя на меня своими буркалами.

— Вот и я так думаю…

Распахнулась дверь, и в избу ввалились мои детишки: Меленит и Вепратит. Чудные всё-таки у этих нихельцев имена, звучат не по-нашему. Но раньше я об этом как-то не думал: в нашей стране тоже имена всякие встречаются, а тут меня как будто по лбу кто-то невидимый щёлкнул моим нихельским прошлым: что, понятно тебе?.. сразу стало как-то муторно, сердце сжалось.

А дети бегали такие счастливые, раскрасневшиеся, сияя глазёнками… стали за рубаху дёргать:

— Папа, папа!

Время пошло дальше своим чередом. Да, слова Командира полностью подтвердились: мне пришлось поиметь беседу с двумя весьма неприятными субъектами, оказавшими честь нашему городку своим посещением. Потом меня вызывал к себе наш Академик, имевший щёки, свисавшие едва не до плеч, короткие толстые пальцы. Он этими пальцами водил туда-сюда, изображая свою полную беспомощность, покорность обстоятельствам и выражал всяческую признательность. Впрочем, от него ничего не зависело, так как я подчинялся другим структурам, а этот растолстевший боров просто пытался удовлетворить своё любопытство: за что меня отстраняют, и зачем нужна подобная срочность? Дядька он был неплохой, но изливать ему душу я смысла не видел: снимают меня согласно букве Высочайшего Указа, былых заслуг перед страной не признают, — даже факт спасения целой городской казны и мытарства с опасным грузом по неспокойным дорогам: это, мол, было ещё до начала моей службы в Нихелии, а сам ты в это время числился в штрафном десятке, и это наказание оказалось должным образом не закрыто, поскольку никто никаких бумаг на закрытие того дела не подавал.

Академику, я, конечно, не говорил, что, разозлившись, я спросил у тех двоих «безопасников»:

— А кто бы подал бумагу на закрытие моего дела? Кто его открыл — того после захвата города повесили. Нашу армию тогда разгромили вдребезги, где её офицеры — никто не знает. Кто бы за меня бросился хлопотать?

— Вы сами обязаны были подать высочайшее прошение, — проскрипел один из тех. — Каждый борется сам за себя. Найти свидетелей, предоставить показания…

Эх! «Найти свидетелей!» Малёк и сам был штрафником, к тому же погиб давным-давно, Солнышко осталась со своим дядей в другом городе, если не переехала жить в другой, — например, выйдя замуж — вот и все мои свидетели. Мог ли подумать тогда я, молодой балбес, что бухгалтерию нужно закрывать вовремя?

По всему выходило, что правды никак не найти, и я становился как бы неполноценным верноподданным. Вот если бы наш научный городок враги брали штурмом, а я тот штурм отбил бы — вот тогда бы да, мне всё простили. На мой вопрос о том, откуда бы взяться тем окаянным врагам в количестве, подходящем для штурма, и как бы я смог победить свору матёрых вояк, имея в подчинении только десяток человек городской стражи, войны не знавших, «безопасник» ответил, что сей образный пример он привёл исключительно ради объяснения, что бы смогло сработать как веский довод в мою пользу, а, раз ничего подобного места не имело, то и довода, стало быть, никакого нет.

Невольно подумалось: а, может, запалить этот райский уголок к дальней матери Нечистого, а потом геройски спасти того же Академика из огня? Но я не стал озвучивать тем халдеям свою творческую идею. Ну их.

Поскольку никаких «негосударственных» занятий в нашем научном городке не было, кроме цирюльни, бакалеи, кондитерской и ещё разной мелочи, в которой я одинаково не понимал ни хрена, — как скотобоец в работе белошвейки, то никакого иного выхода у меня не оставалось, кроме как уезжать жить в «обычный» город. Оставалась сущая малость: как-то объясниться с женой, при этом не давая ей ни малейшего повода подумать, что я с помощью какой-то международной авантюры смогу вернуть себе королевскую милость. Свернуть себе шею — это да, смогу запросто, а вот чтобы всё закончилось удачно — про это даже мечтать не получалось.

Наше объяснение состоялось одним из летних вечеров, когда все детишки резвятся на улице и даже за городскими воротами, и нам никто не мешал. Только Усатый сидел на своей излюбленной потолочной балке, зажмурившись. Мы сидели за семейным столом, понимая, что приятного разговора не получится.

— Дорогая, — я взял Ведит за руки. — Мне нужно уехать. Ты всё знаешь, и должна понимать: я — здоровый мужик и не могу существовать приживалкой…

Она всхлипнула. Она, моя любимая химичка, ходившая со мной по самому краю много дней. Она, которой приходилось работать с такими адскими смесями, к которым самые безбашенные отморозки не подошли бы и на сто шагов. Вот почему бабы умеют делать так, что хочется выть от сердечной тоски и душевной боли?