Клёст - птица горная

Я, понимая, насколько опасен захваченный пленник, срезал ему доспех и маскирующую рубаху, располосовал штаны — он топал вниз голый по пояс и босой. И даже без шапочки: там могла быть заколота иголка, смертельная для кого-то из нас. Или способная прервать жизнь пленного: ткнёт себя в висок — и до свидания. Мы со Штырём вцепились ему в правую и левую руку соответственно, при этом держали ножи обнажёнными, — и то мне было страшновато. Я знал, что умеют ТАКИЕ убийцы. Я и сам был таким. Только я сам никогда не мог двигаться с такой скоростью, как эти «чёрные».

Навстречу топал сотник, злющий, как чёрт:

— Почему прекратили погоню?! Струсили?!

— Никак нет, господин центурион! Преследование противника невозможно: мы с такой скоростью не бегаем!

— Умный, да?!

— Никак нет, господин центурион! Такой же дурак, как все!

— Поговори мне ещё! Приказываю преследовать противника! — он потряс возле моего лица кулаком, сжимающим рукоять меча. — Вперёд!

— Не могу оставить важного пленного, господин центурион! — я оглянулся назад. — К тому же, преследование уже прекращено!

Действительно, не вершине скалы оживления не наблюдалось. Наши бойцы физически очень отличались друг от друга, и состязаться в скорости с «чёрными» могли лишь немногие. Атакующая лава сильно растянулась клином, а те самые шустрые, что вырвались вперёд, остановились, потеряв несколько человек от арбалетных болтов и попрятавшись за валуны. Подбежавшее подкрепление, увидев, что расстояние до врагов только увеличивается, не возжелало прыгать за ними по камням, не видя возможности получить хоть что-то, кроме железяки в лоб.

Сотник, проделавший лишь половину пути до вершины и увидевший, что наша отчаянная атака захлебнулась в своей полной безнадёжности, мог только зареветь разъярённым быком, из-под которого выскользнула шустрая корова. Но, начав задыхаться, заткнулся, опустил меч и опёрся на его острие как ослабевший старик на трость: я понял, что у него сейчас в глазах мерцают яркие звёздочки на грани потери сознания. Нельзя в горах так орать после бега, если нет привычки или закалки, как у этих «чёрных»…

Я потащил пленного далее, а Штырь поневоле зашагал за мной. Ну, его, это начальство. Пусть само воюет, если сможет.

Когда мы сдали злобного, зыркающего яростного глазами пленного, в штаб полка и потопали назад, Штыря прорвало на откровенность:

— Командир, я вот что хочу сказать… ты, это, мужик по понятиям. Я думал, что никогда тебя не прощу за то, что ты мнеграблюсломал. А ты меня от простуды лечил… своё золото не пожалел и возврата не просил. Я вообще никогда не видел, чтобы кто-то своё золото отдавал ради других — наоборот, иные и за грошик убить готовы. Ты всегда старался, чтобы у нас всё было самое хорошее. И вот сегодня… если бы не твоя наука, то нас бы как котят порубали, ей-ей. У меня за всю жизнь очко только два раза дрогнуло: сегодня и… очень давно. Ты теперь всегда на меня можешь рассчитывать. Если ты по морде бьёшь — значит, так надо. Значит, я тоже по морде бить буду того, кого ты бьёшь. Меня бьёшь — молчать буду. Если нужно — костьми за тебя лягу.

У меня запершило в горле. В душе проснулось что-то щемяще-трогательное, но, с другой стороны, я почувствовал себя не в своей тарелке. Да, за двадцать лет никто из моих подчинённых не признавался, что выражает мне полнейшее доверие и готов за меня умереть. Но Штырь был уголовником, и его признание могло означать всё, что угодно. Вдруг его слова означают, что он признал меня своим паханом? Или он великодушно соизволил поставить мой авторитет вровень со своим? Или всё-таки согласился, что я — достойный боевой командир? Вариантов, как видите, минимум три, но главное не это, а то, что я должен ему ответить??? Что-то типа «не парься, всё пучком»? «Живы будем — сочтёмся»? «Благодарю за службу!»? А, если не угадаю с ответом, то не грозит ли мне это стать ему врагом?

— Я услышал тебя, солдат! — ответил я и легонько хлопнул его по плечу. — Как рука? Не болит?

— Заживает… слушается, правда, плоховато.

— Ты был сегодня молодцом.

И всё, хватит с него откровений на сегодня.

По традиции, после боя начался делёж трофеев и разбор полётов, награждение непричастных и наказание невиновных. Что касается трофеев, то меня несколько удивило, что попавшихся нам головорезов вооружили искривлёнными мечами: по моим понятиям, такое рубящее оружие подобает больше кавалеристам. Но, взяв в руки один из таких клинков, я только поцокал языком и признал, что «чёрные» имели на руках уникальное оружие: очень лёгкое, но при этом удивительно твёрдое и гибкое; ближе к острию лезвие утолщается и утяжеляется, как у метательного ножа. Балансировка навевает воспоминание о топоре-колуне: поневоле хочется что-то тяпнуть сверху вниз. Если рубануть им наперехлёст нашему мечу, то, скорее всего, наш просто переломится: не та закалка, хоть наш и толще. А острота такая, что бриться можно!