Клипер «Орион»

Они спустились по трапу, и, когда подходили к каюте радиста, из нее поспешно вышел Герман Иванович.

— Есть новости, сын мой? — спросил отец Исидор. — Не отпирайся, на лике твоем написано, и, видно, не особенно хорошие.

— Да, приказано вместо Владивостока идти на Аскольд и ждать распоряжений. Извините, господа, спешу к командиру.

— Иди, сын мой, и не бойся плохих известий, ибо все в мире не стоит на месте — и плохое или то, что мы подразумеваем плохим, может обернуться хорошим, и наоборот.

В каюте Новикова, развалясь на диване, Стива Бобрин сказал срывающимся от волнения голосом:

— Все развивается так, как я предвидел: нам не простили, не забыли побег из Плимута. Сейчас союзное командование по достоинству оценило поведение нашего командира. Стороны в борьбе определились достаточно ясно, и мы, господа, особенно в выгодном положении, тем более что я сохранил копию письма к адмиралу сэру Эльфтону. — Стива подмигнул Новикову, накрывавшему на стол.

— Прошу, господа! — сказал Новиков. — Из закусок только сухая колбаса, да не хочу будить моего олуха вестового. За прибытие, господа!

Выпили.

Отец Исидор, понюхав корочку хлеба и глубоко вздохнув, сказал, глядя из-под кустистых бровей на гардемарина:

— Не натворите новых глупостей, юноша. Тот позорный документ порвите и развейте по морю. Не делает он чести, особенно сейчас, тогда под влиянием неясности событий еще можно было найти смягчающие вину причины, сейчас — нет. Обдуманная гадость становится подлостью.

Стива Бобрин, приподняв плечи, покосился на хозяина каюты и, переведя взгляд на отца Исидора, сказал:

— Позвольте, как вы смеете!

Новиков поднял руку:

— Отставить, Стива, продолжайте, отец, в ваших словах иногда проглядывает истина.

— Золотые слова!

— Ваши, отец.

— Тем приятней. Что же касается истины, то она глубоко сокрыта и многогранна и только изредка кажет нам одну из своих бесчисленных сторон. Суждение сие относится к области высокой философии. Мы же, грешные, пытаемся решить дела более простые. Еще по одной? Не откажусь. Хороша! — Понюхав корочку, он продолжал, не спуская глаз с гардемарина: — Что касается изменения нашего курса, а другими словами, задержания или ареста, то здесь причина не столько наш побег из Англии, о нем могли забыть в такой сумятице и, вспомнив, рады были бы нашему приходу. Они же изолируют нас, как бы сажают в карантин. Почему? — Отец Исидор усмехнулся. — Потому что все ото дело пакостной души пресловутого немецкого барона. Воистину ни одно доброе дело не проходит безнаказанно. Сей парадокс к нам подходит вполне. Барон расписал всеми своими пакостными красками положение на корабле, ославил командира и команду, представив нас бунтовщиками. Вот и хотят нас вначале спрятать в тихой бухточке, а затем прибрать к рукам. Незавидная участь. В таком положении следует забыть все распри, дружно противостоять новой беде, никаких оговоров, хулы на товарищей своих, пусть неприятных вам, а связанных воедино многими опасностями и счастьем избавления от оных. Так-то, юноша. Выкинь все из головы, как сор, и почувствуешь облегчение немалое.

Гардемарин, изрядно захмелев после третьей стопки, нагловато усмехнулся:

— Нет уж, отец, на шею бросаться мы никому не собираемся, как и брать на себя чужую вину. Не послушались, чуть нас не расстреляли, а теперь мы должны снова подставлять за них грудь? Пардон, отец мой духовный! Думаю, и вы, Юрий Степанович, согласны со мной.

Новиков покачал головой:

— Нет, я думаю о другом.

— Интересно. У вас есть иное мнение?

— Не по этому поводу, в связи. Я думаю, какой же из вас сукин сын получится, Стива, если действительно вас не расстреляют.

— Что вы сказали? Сейчас же извинитесь или…

— Стреляться задумали? Так я пока не хочу вас убивать. Идите спать! Отец Исидор!

— Что, чадо мое хитроумное?

— Держите чашу, не видите — стол кренится.

— Пошла бортовая волна, — сказал отец Исидор, протягивая стакан.

— Вы не тянитесь, Стива, — сказал Новиков, наливая иеромонаху, — вам отпущена норма. Скоро на вахту, еще свалитесь с мостика и подорвете вконец свою славу, завоеванную в подавлении организованного вами бунта.

— Действительно, — сказал отец Исидор, глядя через стакан, — пьяный отрок есть явление скверное, говорящее о тяжелом недуге, пожирающем род наш.

Стива встал и, глядя побелевшими глазами на собутыльников, сказал:

— Как я жалею, что кто-либо из вас не был на месте Мухты! — и смахнул стакан со стола.

— Стакан не разбился, — сказал отец Исидор, — плохая примета.

— Стива великолепен! — сказал Новиков вслед Бобрину, — пожалуй, кой в чем он приближается к барону, общество Гиллера оставило в нем заметный след. Ведь как, подлец, ловко вывернулся из дела Мухты. Теперь никакой суд не осудит. Ну, пейте, отец. За благополучный приход в родные воды!

— Именно пока в воды, дальше не будем загадывать. Хотя суеверие и порицается церковью, а я не смогу совладать с собой, потому имею много примеров. Ну будем! — Он выпил. — Противна зело жидкость сия. Отрок же наш действительно стал на пагубную тропу, одна надежда — образумится.