Клипер «Орион»

— …И пришел он к царю. Старенький такой, плюгавый царек на золотом троне сидит, стража кругом него с топорами да ружьями, министры стеной стоят, и все так на Ивана смотрят, будто он даже не последняя козявка, а кусок мерзлого дерьма. Царь и спросил Ивана:

— Слышали мы, что ты зуб на нас имеешь. Хочешь бояр да меня, грешного, земли лишить, стражу мою верную мечом порубить, дочь мою Пелагею за себя замуж взять? Правда ли это, говори, собачий сын, потому скоро тебе голову срубят и на кол посадят, и никто твои думки-тайны не узнает, и горько помирать будет, беспутному, с таким грехом невысказанным, непокаянным.

— Все правильно, царь. Холопы твои слово в слово тебе доложили мои мысли. Только не себе одному престол я задумал взять, и землею, и пашнями, и реками, и лугами владеть. Все я задумал поделить меж всеми мужиками. Только дочь твою Пелагею беру за себя, так как она девка на тебя не похожая, к людям жалость имеет и меня любит.

Царь аж посинел. Ртом воздух, как рыба, хватает…

— Эх, Зосима, Зосима Гусятников, — раздался голос Брюшкова, — влипнешь ты со своими сказочками, как гусь в чугунок. Что ни царь у тебя, то последний дурак, справный мужик — мироед.

— Так оно и есть, Назар. Не был бы царь дураком, давно по справедливости землю разделил и мужичка не притеснял, и не было бы теперь свары на земле.

— Без тебя разберутся, кому положено.

Зуйков сказал, позевывая:

— Брось, Зосима, не спорь с ним. Пустое дело. Назар сам из мироедского семейства. Батрачил у них, знаю. За сотню десятин нахапали.

— Трудом да головой. А ты, лодырь, молчи!

— Да я теперь за грех считаю с тобой говорить об этом. Разговором тут одним не возьмешь.

— Да будет вам, — прикрикнул младший боцман Петушков, — давай, Гусятников, да про Пелагею побольше расскажи, какая она из себя и вообще. Гладкая, наверное, да статная. Люблю гладких девок, особенно царских дочерей.

Вокруг засмеялись. Брюшков выругался и замолчал. Подошел вахтенный начальник Горохов.

— Вольно, вольно, ребята. Лясы точите?

— Чтобы сон отбить, — сказал Зуйков.

— Ну, ну. Только слушать получше. Чуть где всплеск — поднимайте тревогу. Полезут, пускайте в ход оружие.

— Да кто полезет-то, Игорь Матвеевич? — спросил Петушков. — Кому жизнь надоела?

— Слыхали, что днем было? Кроме того, подослали нам сонной водки. До сих пор вторая вахта дрыхнет. Чем еще кончится — неизвестно. Вот что значит довериться незнакомым людям.

— То же было бы и с нами, сойди мы на берег, — сказал Зосима Гусятников. — Кто бы не выпил разве? Водка ихняя вроде пива, слабая. Каждый думал хватить как следует.

Вахтенный начальник пошел обходить корабль, а у грота опять потек говорок Зосимы Гусятникова.

Не спали командир и старший офицер. Они после захода солнца не сходили с мостика, вестовые туда принесли им ужин, сейчас командир, по обыкновению, сидел в своем удобном кресле, старший офицер мерил мостик по диагонали. Оба молчали, думая о своем и слушая сказку Гусятникова.

Командир спросил:

— Вы заметили, какую эволюцию претерпел Иван-дурак у Зосимы Гусятникова? Какое влияние на него оказывает информация Германа Ивановича?

— Как-то не было времени…

— А на вахте?

— Не вдавался в анализ его литературного героя.

— Именно литературного. Зосима — художник. И художник, тонко чувствующий веяние времени. Его Иван — народный борец. Все меньше и меньше ему надо самому. Заботится о народе. Себе оставляет только царевну Пелагею. Слышали?

— Пелагею? Действительно, оригинальное имя для царевны. Рассказывал он как-то и о Марье — тоже царской дочери… Меня, Воин Андреевич, тревожит туман. Надо расставить матросов по борту. Мало людей… Я пойду распоряжусь.

— Идите… Феклин! — Пришлось позвать вестового несколько раз, пока он отозвался.

— Виноват. Вздремнул. Все от этого «мухомора» проклятого. Выпил всего полкружки, не боле, а кто хватил по-настоящему, тот до сих пор спит. Везет же людям, — неожиданно заключил он.

— Везет, говоришь?

— Ну а как же! Мы глаза дерем, а они спят, как младенцы.

— Не хотел бы я быть на их месте. Иди умойся, выпей холодного кофе да нам с Николаем Павловичем принеси.

— Есть!..

Кофе прогнал сон. Феклин стал было рассказывать командиру, как у них в деревне зимой ловят налимов, да вернулся старший офицер, и Феклин обиженно умолк, потому что дальше в его рассказе было, как он вытянул из проруби десятифунтового налима.

Воин Андреевич сказал:

— Тропики, жара, акулы, а вот Феклин только что рассказал о зиме, морозе и налимах. Как-то даже прохладней стало.

— Туман конденсируется, — сказал старший офицер, — стопроцентная влажность. Понизилась температура перед рассветом, и вот извольте…

— Ничего, Николай Павлович. Будем надеяться. Да, звезды погасли, и даже светляков не видно на берегу. — Командир нашел в темноте руку друга и крепко пожал. — Обойдется. Через полчаса взойдет солнце.

Тревожно прозвучал, голос матроса:

— Справа по борту всплески!

Второй голос оповестил, что с кормы кто-то крадется по воде к «Ориону».