Клиповое сознание

Пример. Сартр рассказывает об отношениях Альбертины и Марселя, героев Пруста. Марсель полюбил Альбертину. Казалось бы, если уже человек полюбил, то пусть он вместе с любовью примет и страдания. Ведь любить и страдать — это одно и то же. Но Марсель страдать не хочет. Он хочет обладать Альбертиной. У Марселя были деньги, в которых нуждалась Альбертина. Марсель поселяет Альбертину у себя дома. Наконец-то он может видеть ее и обладать ею в любое время суток. Но что-то не устраивает Марселя. Ему кажется, что Альбертина ускользает от него. Марселя не покидает чувство тревоги. Его спокойная жизнь закончилась. Ему хочется обладать уже не телом, а душой Альбертины, или, как говорит Сартр, ему хочется обладать ее свободой. Марсель желает, чтобы Альбертина выбрала его, то есть полюбила. Он полагает, что любить — значит хотеть, чтобы любили тебя.

Ни Пруст, ни Сартр не допускают слияния двух любящих в одно целое, ибо это слияние редуцирует все возможные разрывы и зазоры между любящими, превращая их в гиперплотную единицу, в бытие-в-себе, в котором нет места свободе и выбору. Либо любовь, либо свобода. Либо яркая жизнь человека любящего, либо яркая жизнь человека свободного.

Русский концепт любви предполагает, что ради любви нам нужно идти на жертву. Сартровский концепт любви исходит из того, что любящий желает быть всем для любимого. Он желает заместить собой весь мир. Он не хочет, чтобы любимый вступал в контакт с миром помимо него. Но тому, кого любят, тесно жить в предлагаемом ему мире. Поэтому Сартр говорит нам: бойтесь любящего вас, ибо он хочет быть посредником между вами и миром.

Другим событием, делающим нашу жизнь осмысленной, является рождение детей. Существует несколько точек зрения относительно природы ребенка.

Спор Пелагия и Августина

Дети — это чистый лист бумаги. Так говорил в споре с Августином Блаженным в IV веке английский монах Пелагий. Ребенок — символ чистоты и непорочности. Ему уготована дорога в рай. Нет, возражал ему Августин. Все не так. Ребенок виновен уже только потому, что он родился. Он грешен. На нем лежит первородный грех, и в случае смерти он должен попасть к мученикам в ад.

Позднее Фрейд выдвинет идею, согласно которой каждый ребенок является полиморфным перверсивом, то есть многообразным извращенцем. Почему? Потому, отвечал Фрейд, что принцип удовольствия для него предшествует принципу реальности. Фрейд говорил и ошибался. Ребенок не чистый лист бумаги, хотя тело не мешает ему быть символом чистоты. Дети не извращенцы, а Божьи посланники, вестники иного мира.

Дети — посланники иного мира

Дети дают каждому человеку возможность прикоснуться к яркой жизни. Рожая ребенка, ты уподобляешься Богу. Самоаффектирующая самость ребенка противостоит нашему говорящему эгоистическому «я». Ребенок — это событие, тождественное смыслу. Без детей яркая жизнь невозможна в принципе. Без них событие не встретится со смыслом, и наша жизнь окажется пустой, никчемной. Но если рядом с тобой такие детки, как мои Дуняшка и Ванюшка, то они одним своим присутствием создают свечение нашего «я». Они разогревают нашу застывшую самость до плазменного состояния, в котором впервые невозможное становится возможным. Все дети — личности. Все дети — гениальны. Только социум прост и банален. Яркая жизнь детей, конечно, может потускнеть при встрече с нашей не знающей себя посредственностью. Но жизнь ребенка останется в вечности, как след промчавшейся кометы, сверкнувшей и погасшей в новогоднюю ночь.

2.21. Новогодняя мистерия

Всякое событие бессмысленно, потому что смыслы рождаются чувствами, в глубине души. А событие устанавливается умом на поверхности тела. Новый год является, конечно же, событием. Во-первых, он установлен произвольным движением ума. Во-вторых, Новый год — это чистая временность, и в нем важна новизна времен, а не глубина настоящего.

Запад устремлен к поверхности, к пространству культурных форм. Восток притаился на глубине в пространстве ритуала и жестовых форм. На этой глубине событию придается смысл, и оно теряет своевременность. Появляются новые смыслы. На востоке Новый год — это уже не новый год, а, например, год Быка или год Крысы. То есть событие лишено событийности приписыванием ему смысла, который символизируют те или иные животные.

В христианском мире столкнулись юлианский и григорианский календари. Случайность столкновения поставила Новый год в двусмысленное положение. Так, в православном мире сначала он появляется как событие, то есть как то, что пронизано новизной, временит новым. И мы ощущаем себя кочевниками. Затем он появляется как смысл, и мы отказываемся от новизны времен, чувствуя себя оседлыми. То есть Новый год предстает как Старый Новый год, как смысловая пауза, как пространство созерцаний, а не суждений.

* * *