Ключ

И в этот момент Демиду вспомнились слова Софьи Павловны: «Послушай, а тебе никогда не хотелось набить Трофиму Ивановичу морду?» Они прозвучали так громко, словно она только что произнесла их вслух. Демид даже оглянулся, но в комнате, кроме их двоих, сидящих за столом, никого не было. Взгляд его упал на бутылку.

— У нас когда-то были красивые высокие бокалы, специально для шампанского.

Эти бокалы покупала мама, сначала их было шесть штук, потом Демид разбил один, затем второй, осталось что-нибудь от них сейчас?

— Этого добра у нас хватает. — Колобок уже успокоился, подошел к буфету, достал два высоких бокала, поставил на стол.

Когда шампанское было разлито по бокалам и они медленно, смакуя, отпивали обжигающее приятное вино, Демид сказал:

— Когда вы влюбились в Софью Павловну, на вас приятно было смотреть — такой вы были радостный и молодой.

— Эх, Софья Павловна, — медленно поднося к губам бокал, задумчиво и мечтательно проговорил Трофим Иванович. — Один только шаг отделял меня от счастья.

Они выпили, и Колобок достал из кармана сберегательную книжку, посмотрел, убедился в ее реальности и снова спрятал.

— Я счастлив, что воспитал тебя честным и верным. Ты сдержал слово. Выпьем за твое здоровье.

В этот момент в дверях появилась Анастасия Петровна.

— О, у нас гости! — весело воскликнула она. — Выпиваете и без меня?

Демид даже не узнал ее, настолько она была приветлива, любезна.

— Анастасия… — начал было Колобок, но договорить ему не пришлось.

— А ты, чурбан, сиди и помалкивай, пока тебя не спрашивают, — вызывающе проговорила Анастасия Петровна, словно и не была внучкой камер-фрейлины. — Бокал я себе принесу. У меня черешни есть и абрикосы — прекрасная закуска к шампанскому.

Она театрально улыбнулась гостю и вышла из комнаты, а Демид понял, что отношения в квартире на улице Володарского далеко не простые.

— Сейчас будущее мое представляется мне туманным, — отозвался Колобок. — Раньше она не уважала меня за недостаточно высокое происхождение, сейчас, когда в кинотеатре стала председателем месткома и не захотела, чтобы нас венчал архимандрит, не уважает за незнание поэзии, за нелюбовь к театру и за то, что меня никто никуда не выбирает. И потому я прошу тебя, — он прижал ладонь к груди, где в кармане пиджака лежала сберегательная книжка, — прошу тебя — ни слова о деньгах! Они еще могут мне здорово пригодиться… — помолчал и добавил, сожалея: — До счастья был всего лишь шаг… — и замолчал уже надолго, потому что в комнату вошла Анастасия Петровна.

Демид подумал, что главные испытания у Трофима Ивановича еще впереди.

Глава девятнадцатая

На следующее утро он проснулся до восхода солнца и несколько минут лежал неподвижно, глядя, как медленно и радостно комнату заполняют солнечные лучи. Свет постепенно менялся, становясь ярче, чище, и соответственно поднималось и его настроение, даже воспоминание о вчерашнем свидании с Колобком исчезло, не оставив горького следа. Нет у него больше ни долгов, ни обязанностей ни перед Колобком, ни перед матерью Лили, ни перед самой Лилей…

А что же у него есть?

Во-первых, ВУМ. Во-вторых, университет. В-третьих… Здесь он неожиданно для себя словно споткнулся. Оказалось, что на третьем месте для него — три тома, завещанных Вовгурой. Подожди, подожди, кто тебе сказал, что ты о них должен думать? Никто не говорил, думать над ними ты не обязан, и все-таки не выходит из головы разговор с Баритоном. Все-таки интересно решить эту математическую и техническую задачу, интересно, наконец, создать такую машину. И отсидеть за нее пятнадцать лет в тюрьме?

Нет, он не собирается воровать, не будет делать ключей к сейфам! Все это не для него. А вот попробовать, хватит ли у него знаний математически рассчитать и потом начертить схему такой машины — это его дело.

В-четвертых, не далее как сегодня он снова пойдет в спортзал. Соскучился по Володе Крячко и по Софье Павловне, и вообще по нормальной жизни. Пусть Колобок тетешкает свою сберегательную книжку: он, Демид, так жить не будет.

И вновь неожиданная горечь сжала сердце: нет у него друга и советчика, умерла Ольга Степановна, пусть земля ей будет пухом.

Демид резко поднялся с тахты, взмахнул несколько раз руками, наклонился раз десять, коснувшись пальцами пола. Можно считать, с зарядкой покончено. Оделся, оглядел себя в зеркало. Правду сказала Лиля, голодранец он на вид, только и красы, что буйная темно-золотая шевелюра да синие глаза. Но ведь это девчатам пристало гордиться глазами, а ему, парню, — нет. Правда, если быть до конца откровенным, то взгляд ему нравится — прямой, твердый, и брови, почти сросшиеся на переносье, мужественные, строгие, как у отца на фотографии.

Вот и часы нормальные для дома надо бы купить, с боем! А будильник Альберта Лоботряса — на кухню, там ему и место. Да и столик какой-нибудь не мешало бы заиметь.