Ариас в задумчивости сидел на вершине горы. Мир там, внизу, всегда притягивал его своей красотой и неповторимостью, но сейчас он даже не видел раскинувшихся равнин, пышных сосновых лесов, бирюзового моря, покрытого легкой белесой дымкой. Его мысли были только об одном: из головы не выходило пророчество. Он не мог понять ни смысла, ни сути происходящего. Ведь Игра создавалась сама по себе, ничто не могло выйти за ее рамки. Они все точно рассчитали, взвесили, и произошедшее вчера было необъяснимым и странным. О золотых пластинах ангел знал все. Этих пластин единицы, и касалось подобное пророчество лишь самых серьезных и важных вещей, можно даже сказать, фундаментальных, от которых могли зависеть судьбы миллионов людей. Ариас раскрыл ладони. В руках появилась голограмма. Лицо, похожее на древнюю маску, снова произнесло:
Непривычно сильное волнение поднялось внутри.
Рядом бесшумно опустился Дэмиаль:
— Ты перешел на темную сторону? Где твое сияние?
— Дэмиаль… послушай, — Ариас раскрыл ладони.
Голограмма ожила, снова прозвучало пророчество.
— Что это? — Дэмиаль удивленно смотрел на светлого ангела.
— Золотые пластины. Мальчик нашел их, и, боюсь, пророчество относится именно к нему.
— Пластины?! Ничего себе… Дай еще раз послушать.
Ариас снова включил запись. Дэмиаль задумался.
— Ты полагаешь, это связано с Игрой? — спросил он наконец.
— А если так?!
— Не знаю… Нет, только не Игра. Полный бред. Наверное, предсказание касается его дальнейшей судьбы…
После инцидента на экскурсии главной задачей Феди стало поменьше сталкиваться с Олегом. На террасе он больше не появлялся и один уходил в самый конец общего пляжа, где и просиживал целый день, наслаждаясь последними днями отдыха, упиваясь морем и солнцем.
Литвинов загорел как негр. Светлые, еще вдобавок выгоревшие на солнце кудри, в сочетании со смуглой кожей и черными, как уголь, глазами, смотрелись весьма странно и экзотично. Наташа не могла смотреть на сына без улыбки.
Два дня промелькнули незаметно. Вечером, накупавшись до посинения, Федя лежал на шезлонге, рассматривая легкие белесые облака, словно нарисованные гигантской кистью на бесконечно глубоком небе. Юноша с тоской думал о том, что пора уезжать и прекрасная сказка подходит к концу. Он с жадностью вдыхал теплый южный воздух, наполненный пьянящими ароматами сосен, цветов и моря, и в голове невольно включался таймер: «Остались последние десять часов счастья». И скоро будет девять часов, восемь, семь…
— Федя, привет! — радостный голос Рашевской в секунду вывел его из задумчивости. — Ты где пропадаешь? Тебя совсем не видно.
В панике, Литвинов быстро сел, внутри все взорвалось от волнения:
— Привет…
— Что на террасе не появляешься? Там же намного лучше, чем здесь.
— Просто… не знаю… Один хочу побыть, без родителей… — ответил Федя, не зная, куда девать взгляд, который, как магнитом, автоматически притягивало к верхней части бирюзового купальника, едва прикрытого легким парео.
— Хороший отель, правда?
— Да, мне очень здесь понравилось.
— Мы, наверное, в следующем году снова сюда поедем. Папа говорит, что он давно уже так хорошо не отдыхал.
Едва начавшийся разговор прервал чей-то голос:
— Irina! [18]
Рашевская обернулась, радостно помахала кому-то рукой. Федя повернул голову. По направлению к ним с Ириной шел красивый, высокий, черноволосый парень лет девятнадцати. Литвинова передернуло. Кровь прилила к голове, в висках застучало. Рашевская же, едва взглянув на Федю, небрежно бросила ему:
— Федя, ты извини… Пока…
— Пока, — мрачно резюмировал юноша.
Ирина быстрым шагом направилась к высокому парню:
— Ben! Hello! [19]
Тот трепетно обнял девушку за талию, непростительно нежно поцеловал ее в щеку, взял за руку и утянул за собой по берегу моря.
Федя откинулся на шезлонг. Бездонное синее небо стало чужим и далеким, юноша уже не видел его красоты. Настроение было безнадежно испорчено.